Читать «Добыть Тарковского» онлайн - страница 115

А подруга Нина? Всем хороша, но жрет семечки, ветчину, яйца, чай, лимон, пряники, хлеб, рыбу, мясо, свеклу протертую, арбуз, дыню, виноград, бич-пакеты. Сколько, говорю, можно есть? Это некультурно столько складывать в рот. Он тебе не для того выдан. А для чего, говорит. Не знаю, говорю. Чтобы носить зубы к стоматологу. Или просто носить, чтобы они украшали улыбку. А ты ими ешь, как из голодного края. Ну-ка, говорю, улыбнись. Улыбнулась. Весь рот в расчлененном прянике. Фу! — говорю. Прополоскала бы хоть, тестоубийца. Ушла. Это, говорит, была последняя капля! И так, говорит... А что «и так» — не сказала. И про последнюю каплю все предыдущие девушки тоже говорили, только я не стал об этом вверху писать, потому что это как-то глупо, когда в каждом предложении встречается «последняя капля». Я это вам сейчас объясняю, чтобы вы поняли — есть в моей жизни загадочная «последняя капля» и таинственное «и так...».

Больше с девушками я не стал связываться. Один живу, с интернетом. Мама говорит — обзаведись друзьями. Пошел обзаводиться. Утром вышел из дому, иду. Друзей не видно. Подошел к компании на перекрестке. Можно, говорю, вами обзавестись, как люди обзаводятся собаками, только для дружбы? Вылупились. Я, говорю, буду нежным другом, пойдемте ко мне. Достал конфеты. Кулек «Масок». Ешьте, говорю, и идите за мной. Идите-идите, говорю, ничего не бойтесь. Не пошли. Родителей позвали. Насилу оторвался. Это мама виновата. Я откуда знал, что взрослым нельзя дружить с первоклассниками? Сигареты имеют свой характер, почти как люди, только отчетливее. «Ротманс» с кнопочкой — эта такая игривая дрянька с дискотеки, которую я себе вообразил, когда меня шесть раз туда не пустили. «Максим» — это когда чего-то не хватает, например окончания «ус». «Ус» вообще странное слово. Он не бывает один, если, конечно, ты не уснул пьяным среди врагов. Я с ходу определяю человека, уснувшего среди врагов — он одноусый. Или однобровый. Или у него торчит инородный предмет из груди. Нож, к примеру. Или пила. Был случай, когда кочерга торчала. Я таких встречал. Сегодня снова встречу. Я работаю в морге на Младцева помощником патологоанатома. Год уже, но это временно. Вот найду призвание и сразу уйду. Наш патологоанатом Иван Савелич говорит, что я природный работник морга. Всех от запаха воротит, а мне он с первого дня понравился. Иван Савелич говорит, что это носовая аномалия. Что я не морг чувствую, а розы или сирень. Я потом проверял. Я думал, что если в морге чувствую розы или сирень, то, понюхав розы или сирень, — почувствую морг, но не почувствовал. Мне кажется, Ивану Савеличу просто люди несимпатичны. Он вообще считает, что быть его помощником и есть мое призвание. А я думаю, что я все-таки поэт. Я записываю поэзию в маленький блокнот и везде его ношу, чтобы предъявлять вдохновению.

Допив кофе, я задушил третий окурок в пепельнице и быстренько оделся, чтобы не быть голым. Одевшись, я вышел из дому и поехал на Младцева. Я езжу на Младцева в Гришиной машине. Гриша выносит гробы безутешным родственникам, одетый в бордовую рубашку с черным галстуком, которые символизируют его неравнодушное отношение к чужому горю. Мы живем с ним в соседних подъездах. Гриша вывозит гробы всего месяц, и целый месяц возит меня на работу вместе с собой. Привет, говорю, Гриша! Что не весел, нос повесил? Я, говорит, из морга ухожу. А то, говорит, меня жена бросит. Почему это, спрашиваю, она тебя бросит? Ты очень важно гробы выносишь, родственники не нарадуются. Ты, говорит, не понимаешь, Саврас (меня Сёма Савраскин зовут, а кличут Саврасом). У тебя носовая аномалия, вот ты и не чувствуешь, как от нас пахнет. А людям наш морговский запах крайне неприятен. Я, говорит, и одеколоны на себя лил, и «Нивеей» обдавал, и мылся дегтярным мылом двенадцать раз. Ничего не помогает. Пропитывается кожа чужой смертью. Впускают, говорит, поры запах покойника. И это я, говорит, гробовыноситель, а ты — помощник патологоанатома — просто смердишь. Я аж по лбу себя хлопнул и чуть не заплакал. Вот, оказывается, какая капелька предваряла капельку последнюю. И с «итаком» прояснилось. Воняет от меня. Несусветностью. Теперь Нину, Лену, Катю и Таню я вполне могу понять.