Читать «Дневник возвращения. Рассказы (сборник)» онлайн - страница 38

Только простой поляк не верил в Мао. Не потому, что он существо рациональное, рациональных существ не бывает, а потому лишь, что именно эта вера не отвечала его запросам, а кроме того он не видел повода, чтобы подлизываться к китайцам.

Sotto voce, без названия

Краков, 23 октября 1997.

Двенадцать раз в году — по одному месяцу.

Четыре раза в месяц — неделя.

Семь раз в неделю — день.

Час — целых двадцать четыре раза в сутки.

Жизнь — всего лишь раз в жизни.

В этом и состоит диспропорция.

Опера нищих

Краков, 22 ноября 1997.

У профессиональных нищих ужасный стиль. Ничего странного. Им приходится сидеть целый день и изображать судороги отчаяния. Их стоны столь же фальшивы, как игра плохого актера.

Однако это никого не коробит, и публика — в этом случае прохожие — приходит в умиление от этого дурного театра. Из чего следует, что, невзирая на уровень представления, публика хорошо реагирует, если получает возможность растрогаться, сопереживать, заинтересоваться темой. Форма для публики не так важна, как содержание. В случае театра нищих форма вообще не влияет на содержание, поскольку умиление прохожих от их собственной доброты действует самовозбуждающе, и потому гарантировано. Впрочем, мало кто разбирается в форме, то есть способен отличить истинную экспрессию от фальши. Интерес зрителя к форме вторичен, а самая широкая публика, именно та, о которой мечтает, хоть и втайне, любой театр, формой не интересуется вообще. По той простой причине, что не отделяет форму от содержания, и понятие «форма» ей вообще незнакомо.

Я пишу: «мечтает втайне», потому что театр зачастую делает вид, что публика ему безразлична. Что означает — ему в самом деле совершенно безразличны потребности публики, зато всегда далеко небезразличны ее аплодисменты. Есть в этом определенное противоречие, и потому театр вынужден притворяться, что аплодисменты ему тоже безразличны.

Театра, который не желал бы нравиться публике, еще не изобрели. А если и изобрели, то он должен называться иначе — «лаборатория», «мастерская», «исследовательский центр», — и порой он действительно так называется. Тогда получается честнее, и дело обходится (более или менее) без притворства. Но вообще-то театр желал бы поймать двух зайцев: ощущать себя художником самобытным, «самореализующимся» и независимым, но одновременно — несмотря на это — получать аплодисменты от публики, которой он пренебрегает, и пренебрежение свое выражает тем, что не считается с потребностями зрителей. Пришедшей из девятнадцатого века концепции ничем не ограниченного, одиноко гениального художника и ничего не понимающей толпы можно без конфликтов следовать в поэзии, искусстве по своей природе отшельническом и способном обойтись без общественного финансирования. Клочок бумаги ничего не стоит. Но театр — искусство коллективное и стоит немало. Театр, пренебрегающий публикой не просуществовал бы долго, если бы не дотации — государственные, муниципальные или поступающие от различных культурных и благотворительных фондов. Под их покровительством театр неограниченной гениальности может заниматься чистой формой, не умирая с голоду. Пожертвования он принимает без всяких угрызений совести, ибо убежден, что имеет на них полное право. Почему? Потому что уверен в своей безграничной ценности, и нет такой суммы, которой бы он не стоил. Сколько бы он не получал, этого всегда слишком мало, и он чувствует себя недооцененным. Подобная позиция невозможна без мании величия или не может к ней не привести.