Читать «Диброва Владимир. Рассказы» онлайн - страница 2

При следующей встрече я спросил у Алекса, не смог бы я как-нибудь к нему зайти и без спешки все это записать.

— Что именно?

— Детали того, что ты мне рассказывал. О своем отце. Подробности. Его приключения во время войны.

— Зачем?

— Чтоб не пропало! Как документ эпохи. Если ты не против.

— Конечно!

Американцы первым делом соглашаются. Так у них принято. Но в голосе Алекса я почувствовал неуверенность и едва скрытую нервозность.

— Так ты мне позвонишь, чтоб договориться, когда мы сможем…

— Да.

Я ждал десять дней. Алекс не звонил. А я уже скоро должен был возвращаться на Украину. Я приезжал на три месяца по стипендии гуманитарного фонда — осваивать компьютерные премудрости и набираться опыта. Обратный билет был у меня на конец ноября.

Вечером я позвонил Алексу и спросил, когда он сможет меня принять.

Алекс сказал, что не теперь.

Я объяснил ему про конец стажировки.

Он опять:

— Зачем тебе это?

— Хочу заполнить белые пятна. Белые пятна истории.

— Разве ты историк? Или писатель?

Я понял, что его пугает, и, насколько позволял мой английский, заверил, что я — не шпион. И что за РОА у нас уже не сажают. Наоборот, их приравнивают к борцам с коммунизмом. Только вот пенсий не дают.

— Но, — упирался он, — мой отец — не исторический деятель и не борец.

Я как мог стал объяснять ему, что так называемые «обычные люди» — это самая большая историческая ценность. Но их никогда ни о чем не спрашивают. Им не позволяют самим делать выбор, им только приказывают. Поэтому они всегда оказываются между жерновами истории. (Предчувствуя этот разговор, я отыскал в словаре и запомнил, как будет на английском «жернова».) Их все время швыряют то в огонь, то в грязь. Да еще возмущаются, что они ведут себя не как сказочные герои.

А я интересуюсь этим, потому что от нас скрывали нашу настоящую историю. Кормили нас баснями. А теперь они сами развенчивают свое вранье. Послушать их, так и выстрела «Авроры» не было, и Александра Матросова, и Павлика Морозова! (Я попытался дать ему краткую справку, кто это такие, но не знал ни как будет на английском «крейсер», ни «амбразура».) Выходит, у нас ничего не было! Сплошная подделка! Как же тогда жили люди? За что держались? Чему радовались? Что и как праздновали? Я хочу знать, из чего складывалась их жизнь. Хочу почувствовать ее фактуру. Ее запах и ритм. Алекс не выдержал моего напора и начал сдаваться.

— А у своих родителей ты не можешь спросить?

— Так в том-то и дело, что их уже нет!

— Прости.

— Ничего.

— Я не знал…

— Это я сейчас такой умный. А когда они были рядом, меня это не интересовало. Да и они молчали. Это было небезопасно.

— Я знаю!

Хоть это и не совсем так. О войне родители вспоминали, но в основном во время ссор. И делали это так, что и соседи слышали — со слезами и битьем посуды. Отец упрекал маму, что она бросила мать и сестру и убежала следом за немцами в Польшу. Да еще и не одна, а с любовником. Который ее бросил. После чего она из Катовице прибрела домой. А мама припоминала отцу, что он не пошел на фронт (в сорок первом ему как раз исполнилось восемнадцать), а прикрылся тем, что его больной матери нужен уход. В войну он работал на заводе. С тех пор работу не менял и за сорок лет поднялся до главного технолога. Если бы не был на оккупированной территории, то смог бы вступить в партию и стать главным инженером, а то и директором своего «Красного экскаватора». У отца были исключительные способности ко всякой технике. Но в детстве он переболел оспой.