Читать «День, когда мы были счастливы» онлайн - страница 228

Кэролайн открывает глаза и поворачивает голову к мужу. Ее голос нежный и искренний.

– У тебя прекрасная семья.

Адди сжимает ее руку и сам откидывает голову на мягкую спинку, тихо постукивая носком ботинка в такт музыке.

– Потому что я всегда улыбаюсь, люблю одеваться по последней моде, потому что радуюсь жизни и отношусь ко всем проблемам с улыбкой, – поет Адди себе под нос, желая, чтобы эта ночь никогда не кончалась.

От автора

Когда я была маленькая, дедушка Эдди (Адди Курц в моей истории) казался мне американцем до мозга костей. Он был успешным бизнесменом. На слух его английский казался мне совершенным. Он жил недалеко от нас, в большом современном доме с панорамными окнами от пола до потолка, идеальным для развлечений крыльцом и «Фордом» на подъездной дорожке. Я не обращала внимания на то, что все детские песенки, которым он меня учил, были французскими, что кетчуп («un produit chimique», как он его называл) был в его доме под запретом или что половину вещей в доме он сделал сам (магнитный держатель для мыла, чтобы оно не размокало; глиняные бюсты его детей на лестнице; сауна из кедра в подвале; шторы в гостиной, сотканные на самодельном станке). Мне казалось странным, когда за обедом он говорил что-то вроде «Don’t parachute on your peas» (что это вообще значит?), или слегка сердило, когда он притворялся, что не слышит, если ему отвечали «ага» – «да» единственный утвердительный ответ, удовлетворявший его грамматическим стандартам. Оглядываясь назад, полагаю, другие могли бы назвать такие привычки необычными. Но я, будучи единственным ребенком с единственным живым дедушкой, не знала другого. Так же, как я не слышала в его английском произношении легкого акцента, который все-таки присутствовал, по маминым словам, я не замечала его причуд. Я очень любила дедушку, для меня он был таким, каким был.

Конечно, многое в дедушке производило на меня мощное впечатление. Для начала его музыка. Я никогда не встречала человека, настолько преданного своему искусству. Его полки ломились от грампластинок, расставленных по алфавиту по фамилиям композиторов, и нот для фортепиано. В его доме всегда играла музыка: джаз, блюз, классика, иногда его собственные альбомы. Частенько я заставала его за клавишами «Стейнвея», с карандашом за ухом, пока он сочинял новые мелодии, играл, вносил правки и снова играл, пока не был удовлетворен. Иногда он просил меня посидеть рядом, и мое сердце колотилось, пока я внимательно следила за ним, ожидая еле заметного кивка, который означал, что пора переворачивать страницу с нотами.

– Мерси, Джорджи, – говорил он, когда мы заканчивали, и я поднимала на него сияющее лицо, гордая от того, что оказалась полезной.