Читать «День народного единства» онлайн - страница 162

И так и далее. Редкостный был мерзавец. А еще часто рассказывал, что отсылает деньги своей дочке Тане от первого брака. Мне кажется врал, а проверить это возможности не было, ибо паспорт свой он всегда прятал. Последний раз я помню его дико торжественным. Белая горячка уже захватила власть над его организмом. Он сидел в большой комнате за столом, уставился на мать, как в телекамеру, и зарядил довольно долгий монолог минут на двадцать. Он называл мать, то Раечкой, то обращался к ней во множественном числе, «дорогие товарищи». Вообще вел себя странно и трогательно. Под конец заплакал, обнял мать, поцеловал и вышел из комнаты. В руках у него был довольно большой чемодан. У самой двери обернулся, строго посмотрел на меня и сказал: «Один ты теперь у нее остался, Владимир. Смотри, береги мать. Ведь мать и Родина — это, зачастую, синонимы». И выбежал из нашей квартиры, рыдая. А еще он любил дирижировать оркестрами. Не настоящими, конечно, а теми, что показывают по телевизору. Напивался пьян и, пошатываясь, начинал ими дирижировать очень артистично и эмоционально. Пританцовывая и подпевая. Тааа-ла-да-да ла-да-ди-да-да-да. И так далее. Смотреть на это без слез было нельзя, и мы с матерью дружно плакали и смеялись одновременно. Борька, ирод безрукий, шептала мать. А он, все более и более заводясь от музыки, уже топал ногами по полу и неистово махал руками. Дирижерскую палочку взять ему в голову такая мысль не приходила. Один раз он в запале разбил люстру хрустальную, оставшуюся от дедушки Ленина. Это моя личная детская шутка. Потому как никто не знал, как звали дедушку Ленина. Как звали папу Ленина, все знали. Как звали братьев и сестер Ленина, тоже знали все. Даже как звали жену Ленина, Надежду Константиновну, знали все. Но никто и никогда не помнил, как звали дедушку Ленина. Хотя выяснить это не составляло никакого труда, потому что во всех учебниках папу Ленина называли исключительно по имени-отчеству. Причем здесь люстра? Она старая, дореволюционная была и вполне по возрасту своему могла принадлежать дедушке Ленина. Ха-ха-ха. Это я все маме рассказал лет в восемь, заливаясь непосредственным детским смехом. А мама сказала, во-первых, не смешно, во-вторых, если ты когда-либо расскажешь кому-либо эту историю, у нас могут быть неприятности. Хотя сейчас и не тридцать седьмой год. Я проникся, но совершенно не помнил, что же такого произошло и происходило в тридцать седьмом году. Боря, кстати, когда выбегал из нашей квартиры в последний раз, зацепился своим белым плащом за гвоздь и порвал плащ. Еще Боря прятался у нас дома после своих пьяных похождений, он ведь не помнил ничего, что делал вчера, и ему, почему-то, казалось, что он вчера или дрался, или даже кого-то убил. Он лежал в одежде на кровати и закрывался одеялом с головой. И вот он лежит на кровати, ссыт, говоря по-простому. И ежесекундно обмирает, умирает. Ему все хуже и хуже. Давление все выше и выше. Вот уже и рыдает. Мать его пытается успокоить. Но все тщетно. Казалось итог — смерть. Но тут его находит его секретарь парторганизации или как там у них принято называться, штурмбанфюрер, короче. Садится около кровати, заставляет принять холодный, может быть даже ледяной душ. Похмеляет принесенной бутылкой водки. Спрашивает у матери, нет ли у нас рассолу. Наливает ему стакан водки, заставляет выпить стакан рассолу и, трясущегося, уводит. Боря начал гвоздь вынимать из своего плаща, но еще более запутывается, видит, что я вижу, нервничает, психует, начинает рвать что есть силы плащ. А еще я застал его напротив телевизора. Он смотрел выступление Генерального секретаря нашей партии и копировал, передразнивал его. Его, человека, которому я всегда непроизвольно хотел отдать пионерский салют. Я от зрелища кощунства такого затрясся от возмущения, смеха и страха одновременно. А Боря не увидел меня, сидит, копирует повадки бога нашего. Причмокивает, гыкает, бровями водит и говорит так, как будто он ест кашу манную. Дорогие товарищи! В прошлую пятилетку наш героический народ… Я заржал. Борис посмотрел на меня злобно и погрозил кулаком. Левой руки, самое смешное. Правая рука была занята стаканом. Самое интересное, лично я думаю, что стакан был в его правой руке всегда. Он выпил и погнался за мной, шуточно угрожая убить. Хорошо, мать пришла, а то думаю, туго бы мне пришлось. Потому что один раз Боря пьяный, когда мы с ним были дома одни, поймал меня, снял с меня штаны и сделал очень больно. Очень долго делал мне больно. И стыдно. А потом сказал, что если я кому расскажу, то он меня отведет на стройку и там зальет бетоном. Я не рассказал. Боря разорвал плащ, снял его, намотал на левую руку и исчез из моей жизни навсегда. Ходили слухи, что его отправили на пенсию, и он уехал из нашего города. Тем же вечером и уехал. Был у него билет, я думаю, заранее куплен. Мать мне сказала, а я тупо смотрел на открытую дверь, на кусочек белой материи, оставшейся на гвозде. Мать сказала, ну вот, Вовик, теперь ты главный мужчина в семье. Я отметил это дело, своровав у Раисы рубль и купив на него пиво, которое распили нашей, начавшей зарождаться компанией. Я, Серега, Димка, Серега, Димка. Я вожаком стал и вот почему. У меня деньги завелись. И никогда с тех пор не кончались, как я стал в нашей маленькой семье единственным мужчиной. У меня была Раиса. И я знал, что теперь она в моей полной власти. И так теперь будет всегда. Но болезнь у матери завелась из-за Бориса. Это точно. Она переживала его уход, нервничала, плакала, иногда пила водку. Говорила, что никогда у нее больше не будет мужчины. Но я ведь у нее есть. Я есть? И были попытки. Ходил тут один лысый Геннадий. Еще при Борисе. Был даже момент, это я правда плохо помню, мать рассказывала. Был момент, короче, когда она выбирала между Геннадием и Борисом. И вроде в ее голове побеждал даже Геннадий. Но Борис вцепился мертвой хваткой в мать. Начал дарить подарки. Приносить в семью много денег, вывез нас на море. Подлизывался подлец, мол Раечка, Раечка, единственная любимая. И Геннадию был дан от ворот поворот. Даже не мать сказала это ему, а сам Борис. Встретились они и поговорили, якобы по-мужски. И Гена все понял и сам ушел. Рая считала на тот момент, как она эту историю рассказывала, что Борис денег ему еще дал, для убедительности своих слов. Борис был не прав. Это я сейчас уже спустя много лет понимаю. Но рассказ не об этом. А о том дне, когда я спас Раису от смерти, от окончательного разложения и распада жизненного. Не больше и не меньше. И я не сошел в этот мир с той детской фотографии, где я иду в первый класс маленький, запуганный с букетом огромных цветов, непонятно кому подаренных впоследствии. И рядом мой одноклассник Сашка. Да, я тогда ужасно относился к своей матери. Потребительски. Как к товару. Как к источнику всех земных благ. Как к обслуживающему персоналу. Я не любил ее тогда. Я никого не любил тогда. Даже себя. Даже девчонки мне не нравились. Я не ходил на все эти бесконечные огоньки, устраиваемые нашей толстой училкой из-за того, что ее личная жизнь была разрушена и никогда больше не склеится, несмотря на то, что в СССР всех принудительно женили на всех. Я, по крайней мере, так считал. Но один раз я все же попал на такой огонек, где под песню Донны Саммер «Я чувствую любовь», я познал наслаждение космосом, наслаждение одиночеством, несмотря на то что все безвкусно и по рабоче-крестьянски извивались, кривлялись и корчились, «ай фил лов» — завывала Донна. И космос, космос. Музыка. Музыка. Синтезаторы, космические. Девчонка Ленка с красивыми сиськами. Ноги у нее идеальные, это я сейчас так бы подумал, тридцать лет спустя. Хоть бы у меня хватило смелости пригласить ее на танец медленный. На следующий. А то я уже три пропустил, а танцульки скоро закончатся. И ее три раза приглашал вместо меня Игорек, самый сильный в нашем классе. И он меня, если что, при ней побьет и тогда позор на всю жизнь. А мне отчего-то стыдно за мое тело. Маленькое, щуплое, нетренированное. Я вот-вот заплачу, но я чувствую любовь так же, как и Донна Саммер. Женщина-лето, умершая, когда мне исполнилось сорок шесть лет. Как жить без нее я знал. Если бы, например, стерли бы со всех носителей эту песню, мне гораздо труднее было бы жить. Ай фил лов. Я все равно чувствую любовь, хотя я таскал у матери из кошелька деньги, зная, что она их никогда не считает, это при том, что она мне давала еще и на карманные расходы. Я даже начал копить деньги не знаю на что. Деньги к деньгам, так сказал мне мой дружок Игорь. И это правда. Ленин к Ленину. Так всегда Боря говорил. А я вот сейчас не смогу вспомнить. Неужели на советских рублях был нарисован Ленин? Откуда Игорь их взял? Рубли эти, но у него было сто рублей одной купюрой. Я думаю — украл. Но нам просто не нужны были такие деньги. Нам можно было тратить их целый год. Разменять в сберкассе. Кассирша была злой, увидев наши деньги, она рассмеялась, но деньги не разменяла. Мы получили сдачу в магазине, купив батон колбасы и батон белого хлеба. И мы побежали счастливые навстречу новым приключениям. А потом ты пообщаешься с моими друзьями, вы понравитесь друг другу, я знаю, Игорь привел меня к каким-то уркаганам и мы общались. Я ушел от них в страхе и смятении. И решил на время пока затаится. Перестал таскать у матери деньги, шарить в школе по карманам в раздевалке и отбирать мелочь у малышей. Я решил стать правильным пионером, но тихо так, чтобы друзья не заметили и не били. Собирал тайком макулатуру, металлолом. Сажал какие-то весенние саженцы. Но на собрание пионерского звена не пошел. Но тут как-то поймал меня директор школы, ветеран войны и большой мудак, как мы все считали. Завел в кабинет, долго молчал, а потом начал говорить со мной. Я сначала со страха и не понял, но потом до меня дошло, что он не будет меня ругать и отвешивать подзатыльники, как он любил, и с некоторыми нашими хулиганами-комсомольцами так и поступал. Он сел напротив меня, усадил меня на стул и долго-долго смотрел, а потом начал рассказывать о войне. Потом плавно перешел на разговор о Родине-матери. «Ведь почему, сынок, мы так ее зовем, Родина-мать? Ты никогда не задумывался? Я вот раньше в детстве не понимал. Родина, она ведь такая большая. Леса, поля, реки, пароходы. Она, Родина, огромна. В то время как женщина, мать вполне может быть маленькой и щуплой. Но все же это в каком-то смысле синонимы. Женщина, которая тебя родила, вскормила и вырастила на радость партии Ленина, и наша советская Родина, которая вырастила тебя и вскормила, и за которую ты жизнь без всяких условий должен отдать. В чем их схожесть малыш?» Я покачал головой, не знаю, мол. «Жаль, — продолжил директор, — а ведь здесь все просто. Для нашей великой Родины, все граждане — ее дети, любимые и неповторимые, ну кроме некоторых перерожденцев, уголовников, там или предателей. А наш дорогой и любимый Генеральный секретарь — отец родной. Есть вопросы?» Я отрицательно покачал головой. «Ну беги, береги мать». Я убежал, озадаченный. И долго у меня разговор этот не выходил из головы, зачем он мне вообще всю эту фигню нес? Но дело близилось к лету, учебный год подошел к концу. Я закончил год без двоек, чем сильно обрадовал свою мать. Началось лето. Тогда же я первый раз в жизни выпил водки. Случилось это вот как. У Коли были деньги, и он выглядел лет на шестнадцать, хотя ему было четырнадцать. Я встретил его на выходе из подъезда. Но он не обратил на меня внимание, хотя я плакал, оттого, что, только что ударился ногой о ступеньку. Было очень больно и обидно. Потом он все же посмотрел на меня и спросил: «Пацан, ты водки выпить хочешь?». Я, конечно, хотел, хотя мне и было страшно. Страшно не то слово, я понимал, как мне влетит от матери, если что, да и жалко ее как-то сразу стало, последнее время она часто плакала от одиночества. Хотя я и предчувствовал, что будет что-то ужасное. Инопланетяне предупреждали меня. Не подумайте, что я сошел с ума. Это такая игра была. Я лет в десять придумал игру. Будто инопланетная цивилизация через меня смотрит на мир на Земле, и все то изображение, что я вижу, транслируется на планету, находящуюся от нас за много миллионов световых лет. И они всегда могли посмотреть, то, что вижу я, в кинотеатре, например. Я внимательно всегда им показывал разную технику. И объяснял, что к чему. Старался не делать никаких нечестных и ужасных поступков. Ведь целая цивилизации смотрит через меня. И на мою жизнь только лишь. Другого взгляда на мир они не имеют. Все однобоко. В одиннадцать лет я первый раз подрочил и кончил. Я очень стеснялся перед ними, но потом понял, что они должны знать про нас все. Я чувствовал себя шпионом, предателем земной цивилизации. Думал, вот они смотрят на нас и готовят вторжение. А я пособник. И они представлялись мне в виде вот таких осьминогов в треногах, как в книге Уэллса «Война миров». Я разговаривал с ними, просил не нападать на Землю. И они отвечали мне. Я с ними много разговаривал. Они успокаивали. Сказали, что смотрят только с научной и познавательной точки зрения. Потом начали меня предупреждать о всяких событиях. Скажут, мол, будет это и это. И ничего не сбывалось. Никогда. Не пей водку с этим землянином, сказали они сейчас мне. Значит надо сделать наоборот. Буду водку, только денег у меня нет. Тогда с тебя закуска. Ни в коем случае не пей с ним водку. Будет беда. Я схожу домой принесу буханку хлеба и два стакана граненых. Сходил, вынес. Зашли в магазин. Коля попросил продать ему водку. Мальчик тебе сколько лет? Спросила продавщица. Шестнадцать. Скоро будет. Я не имею право продавать вам водку. Ну, пожалуйста. Ладно, берите, только уходите быстрей, чтобы вас никто не видел. В магазине действительно никого не было. Я спрятал бутылку в брюки и пошел, как будто мне в позвоночник через макушку железный штырь воткнули. Мы зачем-то бутылку сдуру спрятали в кучу мусора, травы и листочков пожухлых. Побродили бесцельно два часа. Потом вернулись к куче мусора. Достали бутылку, я рубашкой обтер ее. И мы пошли в лесок, недалеко от нашего дома. Все время паниковали, оглядывались, не смотрит ли, не следит ли кто за нами. Спрятались где-то в кустах. И вот он волнительнейший и знаменательнейший день в моей жизни, я первый раз пью водку. Коля не первый, я видел, как он пьяный в школу в четвертом классе приходил, правда, кроме меня никто этого не замечал. А я дружка не сдавал. Он зубами сорвал крышку с бутылки за язычок, чуть не порезал себе язык. Разлил. Сказал, ну давай, пей быстрей. Мы чокнулись и выпили. Я ожидал, что водка будет противная и в горло не полезет, но, однако, она была даже чуть сладковатая. Мы закусывали хлебом. Коля доставал пачку сигарет «Космос». Мы закурили. Меня затошнило, но быстро отпустило. Коля потребовал налить еще. Я налил. Мы начали вдруг одновременно говорить. Это был то ли тост, то ли щенячий восторг по поводу того, что вот я наконец напился и стал настоящим мужчиной. Как все просто. Я пил уже давясь. Потому что пить сразу залпом по сто грамм — это было слишком самоуверенно. Но остаток мы разлили сразу же. Я еле влил в себя это страшное пойло, оно мне уже не лезло. И мое состояние не поменялось, это точно. Я трезвый, я вообще трезвый, но ноги ватные и я кругами пошел. Ноги не держат, и я с разбегу упал в яму с сухими листьями. Начал блевать. Что такое? Почему? Мне очень плохо, так еще не было никогда. Волнами шла неприятная такая фигня, которая выходила изо рта водкой и хлебом непереваренным. Я начал звать Колю и говорить, Коля, плохо мне, принеси поесть травы. Я почему-то подумал, что если сейчас поем травы немножко, то мне полегчает. Но Коле, похоже, было намного хуже, чем мне. Он лежал на земле под елкой, лежал на животе и лицо уткнул в ладони. Он что-то ответил мне, я так и не понял. Я тогда еле-еле выбрался из ямы и пополз к нему. Вырвал из земли какую-то травку и начал есть, как коровка. Ел, ел, потом меня опять вырвало, но странным образом мне полегчало вдруг, перестало тошнить, перестал болеть живот. Я просто стал пьяным и начал приставать к Коле. Поднял его, положил руку его на мое плечо, приобнял его за талию и потащил. Мы не дошли метров десять до шоссе и рухнули. Мы лежали в кустах и смотрели, как по шоссе движутся редкие расплывчатые машины. Как изображение опережает звук и наоборот. Машина давно уже уехала, например, а звук от нее все длился и длился. Я сказал Коле, что я знаю, что мать моя была беременна и недавно сделала аборт. Причем рассказывал я это так, как будто это была главная трагедия моей жизни, хотя на самом деле мне было все равно, Но я плакал навзрыд, уткнувшись Коле в плечо, он гладил меня по голове слабо. Потом вроде мне стало совсем хорошо. Я встал, а Коля сел на пенек. Я начал уговаривать его пойти домой, но он сказал, что ему плохо. Плохо мне, сказал он и остался сидеть на пеньке, а я побежал винтами домой. Зашел домой, а все вокруг плывет и водит хороводы. Даже холодильник и мама. Ты чего такой запыхавшийся и красный? Коля лежит и ничего не говорит. Ну-ка подойди ко мне. Зачем? Подойди, подойди я говорю. Дыхни. Ах ты дрянь такая! На, по морде получи тапком. Ты чего дерешься? Дура что ли? Ты как мать назвал, скотина такая? А ну говори с кем водку пил? Не скажу. Сейчас я ремень отцов возьму. Ну и чего? Ничего. Она подошла с ремнем ко мне вплотную. И тут я ударил ее, со всей силы, как будто с мужиком здоровым дрался не на жизнь, а на смерть. И попал ей в грудь. Она заплакала навзрыд и убежала в свою комнату. А я лег спать, и снились, мне Содом и Гоммора. Огонь небесный, который стирал их с лица земли и издевательское, хохочущее, злое лицо бога, которое как бы говорил мне — поделом им. Я проснулся в холодном поту и с головной болью страшной. Матери дома не было, на работу, наверное, пошла. Оставила мне пельменей на сковородке, а они холодные. Но я так люблю, я их, не разогревая, съел. Но, как же голова болит. И вот тут я даю себе клятву, что больше пить никогда не буду. И клятву эту, кстати, до сего дня не нарушил. А потом вышел во двор и узнал, что Коля дома не ночевал. Тогда я первый раз с его отцом, Иваном, познакомился. Он тоже похмельем мучился, но поняв, что с сыном его могло что-то случиться, тут же отогнал его и прикинулся здоровым. Скажи мне мальчик, тебя как зовут, Вова? Меня Иваном. Скажи. Мне вот рассказали, что ты вчера с Колей весь день был. Вы что делали? Куда ходили? Ага. Просто гуляли! В лесу за кольцевой дорогой! И все. Потом домой пошли. Понятно. Когда вы с ним расстались? Здесь у подъезда? Ты домой пошел. А Коля, понимаешь, не дошел. Ты мне не ври, Вова, нехорошо это. Но, смотри у меня, потом поговорим! Я очень испугался. А вдруг он узнает, что мы пили водку, а потом скажет, что это я виноват, что Колю убили! Я почему-то представил, что Колю именно убили! Подошли хулиганы-волосатики. Поглумились, поборзели на парня, а когда он отвечать начал, они его ножом, а тело в речку скинули. Я таких историй во дворе сотнями наслушался. И в правдивости их нисколько не сомневался. Решил я убежать к себе домой. Зашел. Вышел на балкон и смотрю с девятого этажа на школу нашу, на дома, на людей, на деревья. Тут вижу лицо Сереги с восьмого этажа. Смотрит на меня здоровается и говорит, что ему только что на катушечник записали офигенную группу, которая играет электронную музыку, Kraftwerk называется. И спрашивает, давай поставлю? Я говорю, ставь. Заиграла фигня какая-то. Я если честно ничего не понял. Дрянь какая-то. Мне если честно тогда диско нравилось, там Пугачева, АББА, Бони-М, Спэйс. А эта какая-то не такая была. Но тут мать зашла, заплаканная вся, я подумал, что сейчас ругаться из-за вчерашнего будет. Но она говорит, вроде у меня рак нашли, сейчас с врачом одним встреча у меня, на прием я к нему записалась. Пойдем со мной, а то мне одной страшно. И вот происходит тот памятный разговор с врачом, мир рушится, и мы приходим домой. И что-то во мне точно знает, что ее можно спасти. А что это что-то? Что оно знает? Откуда оно знает? Не что, а кто. Ты кто? Не ты, а Вы, говорят мне? Кто? И вдруг холодный пот — инопланетяне, те, которым я показывал все тайны нетайные нашей цивилизации, они на самом деле существуют. И у меня с ним что ни наесть самая надежная связь. Мыслями и образами. А вы откуда сами будете, ребята? Не важно сейчас это, пацан. Мы помочь тебе решили и сделаем это, как бы ты этому не сопротивлялся. А как вы мне поможете? Неважно. Помнишь тот перстень с львом, который тебе бабушка твоя тайно подарила и велела хранить его и никому не показывать? Нет, не помню. Хватит врать, Володя, заврался совсем. Ну, помню, серебряный такой. Где он? Не помню. Где, бл. дь, перстень? Чего вы орете? Чего вы матом ругаетесь? Плачу я. Я его Кольке на дюжину оловянных солдатиков выменял. А бабушка тебе что говорила, гаденыш? Береги, как зеницу ока. А ты что? Иди, забирай теперь. Зачем? Не скажем тебе. Я не могу. Там дядя Ваня, Колькин отец. Он припадочный, он убьет меня. Ну, тогда твоя мать точно умрет. Тебе такой вариант ближе? Дальше детдом, где тебе в задницу будут пихать свои х.и разные воспитатели. Не лезьте ко мне, вообще ничего не хочу слышать. Отстаньте! Вас нет. Нам в школе говорили, что Бога и прочей всякой херни нет. Это сказки церковников. Бога может и нет, а мы, вот, есть. Мы с тобой разговариваем. Мы — твоя семья. Мы — твоя страна. А ты отмахиваешься от нас, пренебрегаешь нами. Отворачиваешься от нас. Нехорошо Владимир. А у нас на тебя планы были. Какие? Хотели тебя царем над всем миром поставить. Царем? Правда что ли? Я уже слезы вытер, мне интересно стало. Да. Но теперь мы передумали. Царь мира, должен мировые вопросы шутя и бесстрашно решать. А ты к алкоголику бесправному Ване боишься зайти, перстень попросить. Дык он, к тому же еще и беспартийный. Позор Володя! Он спросит, где Коля. А ты знаешь, где Коля? Нет. Вот и ответь ему правду. А взамен правды той перстень потребуй. А что в нем в перстне этом такого? Зачем он нам нужен? Первый символ твоей власти. Ясно. Сейчас соберусь с мыслями и пойду. Храбрости наберусь и тогда. Володя вперед, сию же секунду! Иначе она превратится в вечность. Ну. Не могу, не хочу. Вперед! Вперед!!! Да!!!!! Побежал. И вот я уже перед Колькиной дверью. Он меня убьет! Только эта мысль! Я стал мыслью, Колька! Это не я позвонил в дверной звонок. А кто? Ты стоишь перед дверью и говоришь, что звонил не ты. Ты мальчик лгун. Дядя Ваня, не надо. Зайди, зайди. Я хочу поговорить с тобой, как мужчина с мужчиной. Иди на кухню, садись. Водку будешь? Правильно, маленький, водку рано тебе еще пить. А зачем Вы с Колей водку покупали? Не покупали мы ничего! Врешь, паршивец, а ну в глаза смотри! Не надо дядя Вань, отпустите меня, я домой пойду. Сейчас пойдешь, а я еще водки выпью. Он выпивает стакан, не закусывая, потом второй. Смотрю, он не пьянеет, ему некуда уже, он себя вряд ли помнит. Он замедленный, тормозной, как Боря на третий день запоя. Не понимает он, что с ним происходит. И я решил рискнуть. Дядя Ваня, а можно я в Колиной комнате перстень свой поищу, я ему на время поиграть давал, а сейчас мамка хватилась, ругается очень, срочно просит принести. Я взял паузу. Он смотрел на меня. Только рот у него, то открывался, то закрывался, показывая гнилые желтые зубы. Я продолжил. Она меня, своего родного сына, в милицию хочет сдать. Дядя, да не дядя даже, а просто Ваня. Не дай пропасть, спаси. Где перстень? Я заплакал от напряжения и описался. Он резко встал, опрокинув табуретку, и убежал в коридор. Настала тишина. Вот, полная тишина. Я рад был бы даже если бы радио играло. Но нет, на кухне ничего не звучало. И вдруг выключился свет. Во всем доме стало темно. Так у нас часто бывает. Выключат во всем доме свет, а потом внезапно, также, как и выключили, включат. Но мне от этого не легче. Сначала мне показалось, что у меня остановилось сердце. Но потом я понял, что оно бухует вот так — бух, бух, бух. Я начал ощущать животный ужас, предчувствие, что сейчас из темноты выскочит моя смерть, И все — конец! Я стал ждать. Ждал я недолго, вот он зловонный запах смерти, вот ее тяжелое сопение, вот ее тусклые желтые глаза. Она разжимает мне холодную, потную ладошку. Вкладывает в нее перстень и говорит голосом дяди Вани. На, держи свой перстень. Кольке он уже не понадобится. И захохотал. И тут я понял, что это он его убил. Он Кольку убил, и если я сейчас резко не… Шухер! Тазы! Заорал я. И рванул на ощупь к двери. А тут и свет включили, и это придало мне сил. Я добежал до двери, рванул ее на себя и инстинктивно оглянулся. Иван стоял на кухне, в руках у него был огромный нож. Я никогда в жизни так быстро не бегал. Господи. Я сразу же поверил в него. Смерть заставила пионера Вову поверить в бога. И еще мне показалось, что кто-то лежал у двери, какая-то женщина. И я ее махом перепрыгнул. Но главного я достиг. Перстень у меня. Я думал, что все еще бегу. Но я лежал на кровати своей в комнате. И дрожал. Я думал, что сейчас меня вырвет. Я пошел в душ, полчаса постоял под холодной водой, убрал грязную обоссанную одежду в бочок для белья, обернулся в полотенце, прислушался, в доме тишина, в комнате матери тишина. Я испугался, что она умерла, открыл дверь и спросил шепотом. Как ты, ласточка моя? Иди отсюда Вова, дай спокойно помереть, спокойно сказала она. Я пошел в свою комнату, продолжать разговор с голосом в моей голове, предположительно принадлежащего выдуманным мною инопланетянам. Но я тогда так не думал, я думал, что я первый землянин, вышедший на связь с другой цивилизацией, и пофигу мне было на то, что моя мать скоро умрет. В ту секунду, естественно. Ну что мне дальше делать, инопланетяне мои любезные? И как, кстати, Вас зовут? Меня Вова. Мы знаем, меня зови Анф. Красивое имя. Набирай номер телефона. Шесть-семь-три. Два-шесть. Три-пять. Спросишь Аллу. Она поможет тебе. Как поможет? Мы передали ей тайные древние знания. Она лечит. Звони. Скажешь от Анфа. Она поймет. Иду к телефону. Говорю им. Спасибо Вам. Спасибо. Палец дрожит. Нервничаю. С третьего раза набираю. Алло. Аллу можно! Пошел на х.й!!! Достали! Нет здесь никакой Аллы! Нажрался, сука! Шары залил! Внимательней набирай! Отвечает парень молодой, лет двадцати пяти, наверное. Срывается на фальцет. Я спокоен. Называю номер. Спрашиваю его, правильно ли называю номер? Он орет правильно и бросает трубку. Ну и как это называется? Обманули? Эй, вы где? Я же на Вас надеялся. И тут я понимаю, как в старой английской сказке, что меня все бросили и все обманули. И что вообще никаких инопланетян не существует. Все в моем воспаленном мозгу. Страшное прозрение. Вот она как, смерть близкая, даже не твоя, на окружающий мир, но уже твой влияет. Это я тогда понял. И побежал я из квартиры, из подъезда, куда глаза глядят. Ведь жить не хочется самому уже. Бегу через парк. А парк опасный. Через него здоровые мужики и то побаиваются ходить. Потому как там хулиганье, волосатики разные, пьяные в стельку стоят и никого мимо себя просто так не пропускают. То драку затеют, то убийство. А уж сколько кошек там живых в кострах сожгли. Мы несколько лет назад там гуляли с ребятами и видели с пяток, наверное, разных обгоревших трупов кошек. Мне их очень жалко тогда было. И тут от страха я побежал. Не знал я, кто там в темноте прячется. Мерещатся всякие ужасы. А еще и не зги не видно. Не зги не видно, это я наверное в каком-нибудь литературном произведении прочитал. Впереди меня мелькнула какая-то тень. Я заорал. Спасите. Помогите. И выбежал из парка. И припустил еще быстрее. Добежал уже до первого дома многоподъездного. Свет фонарей горит, освещает хоть что-то. И это что-то оказывается пожилой рыжеволосой женщиной, которая сидит на скамейке около своего подъезда и, казалось, поджидает меня. Мальчик, это ты кричал? Нет, тетенька, нет. Это не я кричал. Ну ладно, ладно, подойди ко мне, отдышись. Кто это тебя так напугал? Не бойся, со мной тебе боятся некого. Тебя как зовут? Вова. Меня Алла. Алла? У меня пот холодный по спине пополз. Мне тебя Анф примерно так и описал. Анф? Я задрожал уже крупной дрожью. И начал думать. А не гораздо ли опасней мне здесь с этой женщиной, чем там, в парке, с этими пьяными нелюдями? Перстень давай. А у меня нет. Я дома забыл. Я его дома оставил. Давайте тетя Алла я сбегаю и Вам его принесу. Да ладно, засмеялась она. Руку разожми правую. А то ты с такой силой ее сжимаешь, что мне аж страшно. Я разжал руку, а там и впрямь перстень. Ну, отдай мне его, добровольно отдай. А я тебе с матерью помогу все устроить. Алла вскочила проворно со скамейки, встала около меня, наклонила голову, руки за спину заложила и в упор перстень рассматривает. Жуткая картина. Давай же мальчик, быстрей. Нам до рассвета все успеть надо. До третьих петухов. Потом после паузы добавила. Хотя я во все эти суеверия не очень то… Но береженого бог бережет. Пошли. Я отдал ей с опаской перстень. Он мне не очень дорог был. Я вообще об его существовании забыл. Если бы не мать… Что ты там бормочешь? Пошли. Тетя Алла, а кто такой Анф? Инопланетянин? Анф? Я не знаю, кто такой Анф? Но Вы же только что сами сказали, что он вам меня описал. А ты об этом… Пошли. Незачем тебе сейчас все подробности знать. Пошли. Макс тебя пока чаем угостит. Макс? Муж мой. Это он на тебя по телефону орал. Я перестал что-либо уже понимать и быстро пошел за ней. На лифте не поедем, сказала она, мало ли там нам кто что устроит. И мы пошли на седьмой этаж пешком. Подошли к двери. За дверью кто-то играл на гармошке. Фальшивил. Постоянно нажимал не те клавиши. И фальшиво же пел песню «Арлекин». Ах Арлекино-о-о, Арелекино-о-о. Нужно быть смешным для всех. Алла толкнула дверь рукой. Дверь открылась. Макс заткнись. У нас гости. Напои его чаем, пока я тут все подготовлю. Из комнаты вышел Макс. Худенький и в очках. Проводил меня на кухню и стал угощать чаем, при этом избегая смотреть мне в глаза. Но при этом он непроизвольно корчил страшные рожи. Все это перестало мне нравиться. Максим, ты зачем рожи мне корчишь? Спрашиваю я. А он отвечает.