Читать «Двое и война» онлайн - страница 52

— Сама все думаю, — неожиданно говорит она. — Да кому писать-то? Сколько, поди, таких, как я? И все пишут, пишут…

— С Колей потолкуй. Он хоть и не был офицером, а экипажем, рассказывает, приходилось командовать. Авось присоветует что дельное.

— Скажи, пусть придет.

— Когда?

— Да хоть сейчас.

…Письмо в Наркомат обороны сочиняли все вместе. Зойка писала — так потребовала Тоня.

— Школьный почерк что-нибудь да значит! — говорила она.

Елена пробовала возражать:

— Неудобно. Что, у дитя матери нет?

Но в присутствия Николая Тоня становилась непоколебимой. Закрыв ладонями уши, она тараторила:

— Слушать даже; не хочу. Просила совета? Вот тебе наш совет: Зойка, пиши! А неудобно только штаны через голову надевать.

От волнения перед словами, которые ей говорили, Зойка высунула кончик языка. Старательно, аккуратно выводила она буквы, следила за правильностью переносов и знаков препинания. Ухватив два-три слова, мысленно по слогам диктовала их себе, не слыша, как взрослые сочиняют дальше, спорят, примеряют слова, будто одежды, отвергая одни и подыскивая другие.

— Это не пиши! Погоди-погоди! — шумела Тоня. — Тут надо по-другому, чтоб страдание женское пронзило!

— А я еще того не дописала, — останавливала их Зойка. Прочитав вслух слова незаконченной фразы, снова склонялась над листком в клеточку, вынутым из середины тетради, писала медленно, аккуратно.

— Да в кого ты этакая копушка? — возмущалась Тоня. — Мы уж про другое давно говорим, а ты эвон над чем еще корпишь!

— Не тарахтите под руку, — осердившись, сказала Зойка, и Тоня всплеснула руками:

— Гляньте-ко, еще одна скала каменная объявилась. Ты чего грубишь?

— А вы мешаете. Сказали, чтоб я писала, — не мешайте, не убегайте вперед.

— Да что ты там наскребла? — Тоня заглянула в листок. Увидев ровные красивые ряды букв, умилилась: — Ну, молодчина, знатный писарь.

Потом все вместе ходили на почту — сдавали письмо под расписку.

…Осень круто, на ходу ухватила лето за горло. Еще несколько дней назад была жара и женщины стояли в очереди к мясному павильону на базаре в одних платьях, с обнаженными руками. А к вечеру небо сплошь забилось грязно-серыми обрывками туч. Ветер разозленно трепал их, и казалось, будто это именно из разорванных туч выпустил он и гонит на землю стужу. В пальто люди влазили еще неохотно, надеясь, что поутру опять будет теплынь, но без теплой кофты, без пиджака выйти из дому уже было нельзя.

Ночью за окнами хлестало, ухало, завывало. Скрипели, гнулись деревья, громыхало железо на крышах. Ветер смахивал с карнизов под крышами голубей. Со стоном, не отличимым от людского, падали они вниз и снова взлетали, мостились на свои привычные места. Ветер колотился в стены, в стекла, распахнув окна, влетал, надувая шторы, в дома, обдавал стужей, пугал разгульным разбойничьим посвистом.

Утром люди увидели город тихим и неопрятным. Холодное желтое солнце отодвинулось, отдалилось. Полураздетые деревья стыдливо понурили головы, пожухлая, прихваченная морозом листва их сбилась у стен домов, у забора. На тротуарах сверкали осколки битого стекла, валялись доски, куски сорванной с крыш жести. Как мужик с перепою, крепко спал, распластавшись на площади, бедолага-ветер. А когда проснулся да увидел следы пьяного буйства своего, потихонечку, на цыпочках — чтоб не слышно и не видно — поспешил удалиться и справить похмелье в другом месте. Днем, тихий, пушистый, упал снег. Легла зима.