Читать «Голубая акула» онлайн - страница 75

— Если окажется?! — Баскаков даже взвизгнул от негодования. — Краска та самая, это я вам говорю! Каких еще доказательств вы хотите?

— Никаких. Когда Муся придет домой, я ее просто спрошу.

— Как будто она признается!

— Муся никогда не лжет, — бесстрастно возразила госпожа Трофимова. — Ей можно поставить в упрек многое, здесь я с вами согласна. Но она всегда говорит правду. По крайней мере, между нами это так. Возможно, она просто слишком горда, чтобы лгать.

Эта романтическая фраза в адрес несносной девчонки, кажется, разъярила Баскакова еще сильнее, чем выходка обидчиков. Он удалился непримиренный. Вечерний легкий ветерок, как сказали бы встарь — нежный зефир, играл клочьями его засаленного рубища. Не надо было говорить этому человеку о гордости, и уж тем паче о гордости такого желторотого цыпленка, как Муся. Он-то пожертвовал своей… Странно, что Ольга Адольфовна с ее тактом об этом не подумала.

Я смотрел ему вслед и снова чувствовал напрасную жалость, слишком слабую, чтобы облегчить ближнему его бремя, но достаточно горькую, чтобы оставить осадок в моей собственной душе. Баскаков жаден, стар и угрюмо зол. Баскаков грязен, его уж не отмыть. Отнимут ли у него его добро, о котором он так неусыпно радеет, или нет, он до последнего часа останется таким. А Муся… Как она обезоруживающе мила со своими зелеными храбрыми глазами и беспощадными шутками! До того мила, что… неужели даже я готов встать на ее сторону? Она не лжет, она слишком горда… Она и не жестока, просто ей хочется посмеяться, это так невинно… И вся природа, весь мир вместе с ней готовы смеяться над противным Баскаковым. Николай Максимович, и вы туда же?

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Cartes postales

На следующий день после премьеры «Фауста» я получил письмо от Алеши Сидорова. Сидоров писал мне редко. Но когда уж писал, то были пространные, неизменно занимательные посланья. Конверты раздувались от них, готовые лопнуть. По-видимому, мой отъезд в Блинов представлялся Сидорову чем-то вроде ссылки. Он не мог поверить в ее добровольность, в его глазах это был отчаянный жест, уступка победившим обстоятельствам.

Письма он писал, желая утешить и позабавить изгнанника. Подчас между строками сквозило смиренное опасение, что сделать это не в его силах. Но сами строки были беззаботны. В противоположность моему братцу Алеша никогда ни на что не жаловался. Бывали минуты, когда это меня слегка огорчало.

«Героем» последнего письма был наш с ним старинный знакомец господин Миллер, Рыба, как мы его когда-то прозвали в гимназии с легкой руки того же Сидорова. Какая-то престарелая тетушка — «седьмая вода на киселе, но дама очаровательная», — как выяснилось, знала Миллера во дни его молодости. У него даже была невеста, «факт немыслимый, но тетушка настаивает, что была». Молодой господин Миллер был солидным, въедливым педантом, но вместе и чудаком. С ним постоянно случались всевозможные истории, особенно комичные из-за того, что сам Иван Павлович почитал смешное неприличным и всячески его чуждался.

Вообще приличие было его коньком. Он упорно стремился ни в чем не отступать от светских правил, чтобы «все было как у людей». Удавалось это ему плохо, в частности, из-за приступов ипохондрии, которым он был подвержен. В такие периоды Миллер замыкался и порывал все связи с внешним миром. По мнению сидоровской тетушки, это была одна из причин, почему его так привлекали научные экспедиции. Видимо, их уклад благотворно влиял на его неуравновешенную натуру.