Читать «Годы в Вольфенбюттеле. Жизнь Жан-Поля Фридриха Рихтера» онлайн - страница 75

— Сорвали с тела или как? — недоверчиво спросил Лессинг.

— Сорвали с забора, упрятали поглубже и — давай бог ноги!

Выяснилось, что какой-то мужчина в шляпе и с котомкой будто бы снял куртку с забора. За игрой это и не сразу заметили; потом с криками пустились в погоню, но в переулке, свернув за угол, мужчина вдруг как сквозь землю провалился.

Так, запинаясь, изложил эту историю мальчуган.

Лессинг знал эти дома с двумя входами — парадным и черным — и был уверен, что запоздалые поиски ни к чему не приведут.

— Как же красная курточка оказалась на заборе? — спросил он.

— А если жарко! — ответил Фриц.

— А если жарко, зачем вообще надевать курточку?

— Чтобы покрасоваться. Она же новая!

— Была новая, Фриц, увы, была! — сказал Лессинг.

— Я не люблю, когда надо мной смеются, — заявил Фриц и начал пятиться к двери.

Но тут вошел кантор Штегман и начал ругать себя за то, что не проводил детей до дому.

Лессинг с улыбкой возразил, что это не входит в его обязанности.

— Мой собственный сын тоже там был, — добавил кантор и снова принялся себя упрекать. Он заявил, что куртку стащил какой-то жид. Дети будто бы это видели.

— Христианин! — сказал Лессинг и испуганно покосился на господина Мозеса.

— Это был уличный торговец, старьевщик. Мы называем таких людей коротко и ясно: жиды.

— Это слишком коротко и слишком ясно. Вы ведь знаете, сколь жестоки у нас законы против иудеев, сколь строги, сколь непреложны. За эту кражу вора, если бы он оказался иудеем, полагалось бы повесить. А отсюда следует — то был христианин.

— Так нельзя рассуждать, — раздраженно возразил кантор. — Согласно принятой манере выражаться, старьевщика всегда называют жидом.

— То, что для вас — манера выражаться, для других, похоже, — манера мыслить; так вот, запомните, — это был христианин! И заодно я вас настоятельно прошу: давайте оставим это высокомерное отношение к людям, будь то иудей или христианин, и признаемся, что нам едва ли точно известно, как он выглядел, а уж о том, какую религию он в действительности исповедовал, мы и вовсе понятия не имеем. Да и чем это поможет? Куртку уже не вернешь.

— Согласен! — сказал кантор и вызвался возместить половину ущерба, ибо это он недоглядел за доверенными ему детьми…

Лессинг отказался. Пусть-ка Фриц наденет опять свою старую курточку и впредь поостережется, играя, швырять куда попало свои вещи.

Когда кантор ушел, Мозес Мендельсон, покачивая головой, сказал Лессингу:

— Какой же вы все-таки, я вижу, исключительно упорный человек! Да, Лессинг, вы совершенно неисправимы!

Он был тронут, и об этом говорили его глаза.

— Нетерпимость этих людей есть некий род глупости, — ответил Лессинг. — Даже если они и умеют читать, считать, писать, им все равно недостает самого важного образования: образования души, человеколюбия. Я знаю, просвещение находится лишь в начале своего пути, и если мы опустим руки, все опять погрузится в средневековый мрак.