Читать «Годы в Вольфенбюттеле. Жизнь Жан-Поля Фридриха Рихтера» онлайн - страница 40

Теперь рассмеялся и Лессинг.

— Какое меткое описание горба Лихтенберга! — заметил он. Ибо косвенно, из переписки с гёттингенскими профессорами Гейне и Михаэлисом, он был прекрасно осведомлен о молодом высокоталантливом Лихтенберге и его сочинениях…

IV

Стоит ли говорить о том, сколько раз он застревал на непроезжей дороге или в разбитой колее, сколько раз коляска раскачивалась, сколько раз она опрокидывалась, какое колесо, какая ось ломались, — если в конце концов он все же благополучно достиг цели? Лессинг находился в Берлине, а кузена, гамбургского монетчика Кнорре, он предоставил попечению своего брата Карла, сотрудника «Берлинской монеты», ибо они прекрасно находили общий язык.

— Итак, я хочу навестить своих друзей. Кого сначала? Я подозреваю, что этому будет придано значение…

— Действительно, — заметил брат, — твой издатель Фосс просит, чтобы ты разыскал его без промедления. Сам понимаешь, как это укрепило бы его авторитет, если бы он мог сказать, что ты ему первому оказал честь.

— Но этим я обидел бы Николаи, моего старого друга, издателя и редактора, снискавшего себе известность «Литературными письмами», да и другими работами.

— Старый друг, еще более старый друг! — Окажите почтение возрасту! — весело выкрикнул кузен. — Посещайте друзей в последовательности и очередности их годов рождения! Никому не дано идти наперекор порядку, установленному природой. Не Мендельсон ли самый старший из всех?

— Вот совет, которому грех не последовать. — заключил Карл.

Лессинг отправился к Мендельсону и был дружески принят всей его семьей. Но он стремился к доверительному разговору наедине.

Когда они настороженно уселись друг напротив друга за стол, покрытый мягкой скатертью цвета мха, и Лессинг принялся перебирать складки беспокойными пальцами, коротышка господин Мозес, сидя казавшийся еще меньше, посмотрел на него с такой мягкой и дружелюбной улыбкой, что Лессинг сразу расслабился и оставил в покое скатерть.

Лессинг сказал, что хотел бы получить назад «Фрагменты безымянного», а господин Мозес ответил, что он-де так и предполагал. Вот они. Лессинг наспех бегло проверил страницы, ибо был уверен в их полной сохранности, и засунул рукопись в портфель, а господин Мозес тем временем снова стал излагать свои опасения. Если, по мнению «безымянного», в библейские времена все происходило сугубо «человечно», — так, примерно, звучали доводы Мендельсона, — то ведь и человека следует воспринимать таким, каким он мог быть тогда, с учетом весьма ограниченных знаний и представлений о правах народов, справедливости и человеколюбии.

Лессинг ответил, что не стал бы возражать, если бы речь шла об обычных людях:

— Но разве патриархи и пророки — это люди, нуждающиеся в нашем снисхождении? Скорее уж напротив, они являют собой высочайшие образцы добродетели, и даже самое малое из их деяний следовало бы запечатлеть нам в назидание, помятуя о некоторой божественной скупости…