Читать «Главная удача жизни. Повесть об Александре Шлихтере» онлайн - страница 33
Петр Александрович Лубенский
Отец молчал. Наверное, у него, как у многих простых людей, от одного вида полицейского отняло язык.
При разлуке ни отец, ни мать не пролили ни слезиночки. Расставание ж с бабой Килиной было прямо трагическим. Она и обнимала внука, и целовала, и всплескивала руками, и кричала дурным голосом, и причитала, как над усопшим. Александру было неловко, и он, даже несколько грубовато, пытался отделаться от этих чрезмерно бурных проявлений любви. О, если б он знал, что это было их последнее свидание!
До самой глубокой ночи его никто не беспокоил. А затем пришла бессонница, страшней которой он еще ничего не переживал.
Это был какой-то полубред, полусон, когда все суставы пронизывает холод от стен темницы. Мысли, не задерживаясь, проносились в утомленном мозгу, и требовалось волевое усилие, чтобы сосредоточиться на одной, самой важной, единственно значительной. О Евгении, Женечке, Женютке, жене! Неужто и она сейчас вот так дрожит в тюремной камере на жестком лежаке? После тревоги в Златополе они разлетелись. Домой! Какая наивность! Какая ошибка!
Как он был неправ, в душе называя ее трусихой. А она оказалась более опытным конспиратором и лучше разбиралась в людях. Этот молокосос Розум…
Опять в коридоре зазвенели ключи, захлопали двери, заскребли по каменному полу арестантские коты: кого-то вызвали на допрос. Кто-то оглушительно кашлял в камере внизу. За окном скрипел снег под ногами неусыпных часовых.
Надолго ли замурован? А впереди, что впереди? Неужели каторга или ссылка, пожизненная, вечная? Он сильный, молодой. Ему куда ни шло. И там живут люди. Но Женя!.. Черт возьми, как они непростительно оплошали… И так рано…
Двадцать лет! Лучшие годы жизни. И вдруг — тюрьма. Что Женя вспомнит о такой юности, кроме тюремной камеры, тени решетки на полу, сырости стен, мучительных бессонниц или снов?
Надо ее вырвать из каземата. Надо защитить. Но как? Неужели на воротах тюрьмы, как и при входе в дантовский ад, написаны те же ужасные слова: «Оставь надежды, всяк сюда входящий!»
Опять совсем близко затопали кованые каблуки коридорного надзирателя. Вот ключ загромыхал в замочной скважине. Распахнулась дверь. В проеме — грузная фигура тюремщика. Его скрипучий голос:
— Выходите с вещами!
— С какими вещами? У меня их нет! — воскликнул Шлихтер.
— Да это у нас так говорится. В отправочку пойдете… В Киев!
И сразу бешено заколотилось сердце. Там, вдали от родного порога, будет, конечно, намного легче. О, там-то мы повоюем, черт возьми!
Лукьяновская тюрьма, или попросту Лукьяновка, поразила Шлихтера поведением заключенных. Фактически их запирали только на ночь, а днем можно было разгуливать по двору, посещать соседние камеры, устраивать коллективные спевки и даже участвовать в азартных играх. В этих условиях подпольная работа не прекращалась ни на миг. Член Киевского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» София Померанец впоследствии вспоминала, что «самый большой и самый интересный кружок у нас был в тюрьме». Шлихтера, правда, держали взаперти и днем и ночью. Надзиратель пошутил: «Дабы мог выспаться всласть!»