Читать «Где ты, бабье лето?» онлайн - страница 187

Закревский обвел всех взглядом:

— Ну, кто там смелый? Наверное, кто недавно благодарности и грамоты получал? Успех-то — он уверенность внушает. А, Алевтина Николаевна? — спросил, вызывая откликнуться.

Алевтина поняла по-своему: потому обращаются к ней, что Филатова работала теперь в ее звене.

— А что? Я могу… — Алевтина встала, оглянулась, пошла на сцену, остановилась рядом с трибуной. — Я вот только не могу понять, почему снижение? По молоку. Думаю — пастбище. У нас, в Сапунове, конечно, пастбищ много, и Лебедушки тоже оказалися нашими. Конечно, нам благодарности — спасибо, замечают. А я вообще-то считаю, что жить надо заметно. Но в июне и у нас минус получился. И ведь за чистотой молока следим, я, например, сама проверяю, да они и сами работают без утайки. Значит — корма хорошие. А минус — это согнатые два табуна. Приходят — вымя побито и рога поломаны. Нужны дополнительные пастухи. Тут вопрос к руководству… — Она замолчала и сразу наткнулась на Людмилу, сидевшую в заднем ряду с самого края, с поднятой белокурой головою, с аккуратно уложенной, точно на праздник, прической — по усадьбе она могла бегать растрепанная, с кое-как собранными волосами. — Так… А насчет Людмилы Матвеевны… работает хорошо, надаивает, как и я, даже больше, молоко чистое. — Она оглянулась на Зимину, та смотрела одобрительно, даже, показалось Алевтине, с надеждой, и ее как прорвало: — А вообще — это проще простого: погубить человека, если оступился! Ну, оступился! Конечно, как пьяница какой, разгильдяй — вот и будем его жалеть и воспитывать или рукой махнем: ни жарко ни холодно — пускай его. А если человек на виду, в дело душу кладет — такого нам не надоть, мы его вон скорее! А куда торопиться-то? Пускай поработает, пускай вину свою на глазах у народа искупит — хотя бы и Людмила Матвеевна! — И пошла со сцены.

Закревский постучал об графинчик карандашом:

— Так я не понял — ты за какую характеристику?

— А чего понимать? — остановилась Алевтина. — Работает хорошо — и пусть работает, какие непонятные все, — пожала она полными плечами.

В зале рассмеялись, захлопали.

Главный зоотехник, сухопарый и узкий, взойдя на трибуну, повис над ней, утопив голову в плечи, свесив скрещенные руки:

— Я целиком и полностью отношу к себе, как к руководителю цеха, упреки по животноводству, по фермам. Но давайте мысленно пройдемся по последним месяцам: в связи с дождями кормовая база ослабла, но главное — безобразно скармливали корма, а кое-где и губили. Привозят — и сваливают у ворот. Чем меньше рацион у доярки, тем больше она получает — не на один день! А ты привези тележку, развали, но привези на день — так нет, пусть доярка силос будет топтать и сама с ним топтаться.

— А ты где был? — раздался из зала звонкий женский голос.

Все повернули на него головы, но зоотехник ухом не повел:

— Еще немного — и будет упущено летнее время для ремонта. Из двенадцати ворот шестьдесят процентов надо заново делать. Подъезды к воротам не очищаются, надо сделать подъезды, чтобы жижа стекала по стокам или как там. Упрек руководству! Я наблюдал не однажды, как проявляла характер Людмила Матвеевна, — без перехода продолжал он, — самоуправство, скажем мягче — самонадеянность — это есть, при том, что работать она, конечно, может. Но груба! А женщина. У женщины грубость всегда видна. Вообще-то руководить женщине на селе трудновато, ну она и выходит из себя, а потом это растет снежным комом.