Читать «Где ты, бабье лето?» онлайн - страница 171

— Так о чем же говорить, Валерий Михайлович? — устало и тоже понимающе улыбнулась Зимина.

Уже на выходе, на узкой террасе подъезда, увидала Людмилу.

— Я насчет Лебедушек, — обернулась Людмила. — Я проскочу туда на «газике»? Посмотрю, может, и вправду сапуновские табуны прогнать — километра два ведь, не больше?

— Сама съезжу.

Зиминой действительно хотелось самой еще раз взглянуть на Лебедушки и все обдумать.

38

Что-то возникло во сне темное, несуразное, и Алевтина проснулась. Снилось, снилось… Что снилось-то? Две половицы ближе к печке скоробились — чуть ли не дыра под печь… Потом война. Мостки над речкой, на них круглое сооружение. Привел немец женщину с двумя крохотными детьми, женщину убил, а детей взял за ручки, подвел к краю, они шагнули и — буль-буль-буль. Так страшно забулькало. Может, оттого, что гудели самолеты? Низкие гулы над землей — так летали тяжелые бомбардировщики на Москву. Через каждые десять — пятнадцать минут. Гул начинался издалека, нарастал тяжело и уходил к Москве.

Сердце стеснило, руки отерпли. Она клала их вверх ладонями бессильно по обеим сторонам; сгибая в локтях, бросала ладонями вниз — легче не становилось. Устали руки без останова тягать тяжелый коллектор, присасывать к вымени, прикручивать, раскручивать, обмывать, выжимать, таскать вилами корм, разравнивать, разгребать, выбирать — это еще не все, что приходилось делать. А тут сенокос. Корове надо, да теленка держат, да приезжали из сельсовета — агитировали сено сдавать. Она любила косить, в особенности подгребать, любила эту пору, но рукам, видно, приходил срок, со страхом подумала она. Вслух никогда в том не призналась бы.

Мухи стали назойливы и увертливы, едва светало, а они беззастенчиво жужжали, носились по избе, втыкались в окна, норовили сесть на лицо. Шлепнешь, смахнешь — она тут же опять щекочет. К жаре, видно. Алевтина накинула зеленую шерстяную юбку прямо на рубашку — ей всегда было жарко — пошла к корове.

Выйдя с доенкой из прохлады моста на крыльцо, постояла, окунувшись в теплый, отдающий медом, какой-то певучий, звенящий воздух. В густых клубах липы, подернутых пушисто-желтым цветением, стоял звон и гуд: липа была набита пчелами, и оттуда стекал, сеялся аромат.

Солнце едва занималось за рекой, но небо уже несло его свет и раскрылось шире, голубее обычного. Слава богу, на тепло пошло.

Пенилось молоко в ведре, вздувалось шапкой. Алевтина стала снимать с изгороди сверкавшие чистотой стеклянные банки — и в них играло солнце. Жарким обещал быть день.

Каждое утро по колено в росе выводила она со двора Милку, брала длинный, еще Федором припасенный ломик и тяжелый железный молоток — тоже Федоров, от дедушки перешел. Вогнав молотком ломик в землю, она привязывала к нему корову где-нибудь в деревне. Травы еще достаточно, хотя сама приводила трактор, когда косили клевер за деревней, и последки, чего не успели сделать руками, обкашивали машиной. А все попадались полные куртинки, загончики, да и на скошенном поднималась отава.