Читать «Где ты, бабье лето?» онлайн - страница 136

И всем уже надоело, уже бочки — через край, а он льет и льет, а перемежится, даже солнышко пропустит — так вновь за свое. Земля давно мягкая, но дождь не давал полоть, и травища лезла, забивала посаженное. В полях перестаивались травы — какое же будет сено? Юрка снова крошил и возил зеленку, а с ним Суворов с Рыжухиным.

Вечерами Юрка ставил свой трактор возле Алевтининого дома, ужинал, выходил на крыльцо, посвистывал просто так, как когда-то любил посвистеть собаке с крыльца батиного дома, поглядывал на сизое, с каждым днем все больше темнеющее поле клевера за черным посадом и шел узнать, что сделали за день на стройке. Алевтина собаки не держала, и Юрка думал на новом дворе завести собаку и даже приметил, где конуру поставит. Как Степашке без собаки? Мальчика назвали Степаном, вышло само собой, и все удивлялись и соглашались, что хорошо — лучше деда его, Степана Леднева, не было мужика в Холстах. В рождении внука Леднева и постройке этого дома было нечто единое — естественная, неразрывная связь.

31

— Теть Мань! Ты где? — кричал Юрка, входя в сад, — это был прежде всего огород, старые померзшие лет шесть назад яблони черно корячились в дальнем конце, зеленея отдельными ветвями, три молодые слабым подростом жались к дому, где с подветренной солнечной стороны вымахали сочные помидорные кусты и огуречные плети, подвязанные к лозинам.

Мария Артемьевна ладила новое пугало, обряжала в рваную стеганку и бирюзовый платок.

— Во, а то шляпу-то наденешь — они сразу и догадаются, баб грачи уважают больше, бабы всегда в огороде торчат, бабу и надоть делать. В том году грачи враззор разорили, народу, скотины стало мало в деревне — шуму нет. А может — режим питания изменился, на диету сели.

Веселые морщинки лучились у глаз, узкое, пожелтевшее, но все еще полное симпатии лицо Марии Артемьевны выражало сейчас главную ее сущность: живое, легкое приятие жизни, неспособность унывать. Без звонкого смеха она не представляла беседы. Даже серьезный разговор, казалось, скрывал шутку, подвох — прежде она была самая большая артистка среди холстовских женщин. Она и сейчас смотрела на Юрку с веселым вызовом.

— Теть Мань, ты уж приди на новоселье к нам, — сказал Юрка, поднимая с земли упавший «пропеллер» — самолет-флюгер — и втыкая его в землю.

— Да черта с два кроты его боятся, тоже информированные, уж хотела аннулировать. А я гляжу — что это Алевтина Николаевна по деревне шастает, бегает из дома в дом — в гости, значит, сзывает? А тебе меня поручили. Ой, Юрочка, какая же я, наверное, старая, если она меня тебе доверила, а? — И глаза ее, лукавые, раздираемые смехом, глядели на него сбоку. — Или выхода у нее не было?

— Да ладно тебе, теть Мань, уж теперь про другое думать надо, — решительно сказал Юрка, минуя цепочку домыслов.

— Что ты, Юра, про другое, гляди, как она старалась — думаешь, ради Женьки?

— А то?

— Ну-ка́! — Она помолчала. — Нет, Юра, я не пойду. Не могу я иттить, пить там надо, а то что так-то, куклой сидеть, поговорить, попеть, посмеяться — а мне что-то грудь с утра закладывает. Ты знаешь, какая у меня стенокардия? А может быть, сквозняком прохватило.