Читать «Где ты, бабье лето?» онлайн - страница 116

— Да ладно, мама, вам, — улыбнулся большой, здоровый зять ее, ровесник Юрке.

Прежде Юрка часто встречал его на реке с удочкой, а то на волейболе — летом по субботам и воскресеньям в Холстах азартно играли в волейбол. И площадка была в этом конце, против дома Марии Артемьевны. Бывало, отец скажет: «Юрка наш токует», а Юрка в волейбол режется.

Сашкой Лизавета не могла нахвалиться. Жил он с ее дочкой в Красногорске, совсем возле Москвы, водил автобусы, а в деревню приезжал — справлял всякую деревенскую работу.

— А ведь это с тех самых пор они у него выскакивают, как с Риткой поженились. Как поженились, он и приехал сюда. В самый паводок. Ставили мост, помните, под лесом, на броду, но его в паводок сносило. Снег-то уже сошел, а на реке лед только тронулся — мы, Марья, с тобой смотреть ходили. Он и приехал. Подошел к речке — а как перейти? Там где-то зажоры были, а разве он знал? Разделся — да в воду. Его понесло. Башмак один утонул.

— Да уж, несет меня, а сзади льдина громадная. Только бы, думаю, не настигла, даст по голове — я и на дно, — подал голос Сашка.

— Вошел в трусах, — рассказывала Лизавета, — с одним ботинком, и шасть в угол за печку. Я думала — отец пришел: «Да где же тебя носило?» Глянула — обмерла: знать не знаю, кто стоит… Мы с Риткой тогда на печку его, Ритка его растерла. Тулупы навалили, одеяла, он — во, до потолка у нас прыгал, так его трясло. Уж Ритка ругала его, ругала.

— Да разве я знал, что тут река, переходить надо?

— А было ему тогда семнадцать годов. Или не было? — обернулась Лизавета к Сашке.

— Когда Сережка родился, мне семнадцать было, а в армию взяли — Сережке год исполнился, — довольно пояснил зять.

— Да, а сначала скрыл, — засмеялась Лизавета. — Стоит у двора, я спрашиваю: «Сколько тебе лет-то?» — «Семнадцать». Ах ты фиг, говорю, жених какой!

— Зато теперь человек! — промолвила Алевтина задумчиво, она все молчала, слушала и как-то нехотя, без аппетита ела.

— Ага, приедет — только все подкладывает, — улыбнулась зятю Лизавета: «Ешьте, мама» — и корки обрезает. Я говорю, да что же это, в гостях я тут, что ли? А уж деду бутылку всегда привезет. Вот только чирьи его с той поры мучают.

— А я вся изрезана, четвертую операцию перенесла, аппендицит и спайки, — словно хвастаясь, а может, утешая, сказала опять про себя Мария Артемьевна.

Она приготовилась к этому дню основательно, на стол подавалась и картошка со свининой, и солянка с колбасой, и крепенькие огурчики собственного засола темнели пупырышками.

— Вот как было в тот раз? Лежу я — зовет сестра! Гляжу, доктор приготовлен, повязка на лице. «Пройди, говорит, в ванную». Открыла я дверь, а ко мне няньки сразу, белые чулки одевают, халат стаскивают. Позвали в оцерационную, подставили стул к столу, полезай, говорят. Ой, говорю, уж четвертый раз я на этот стол лезу! А там хорошая одна была такая, у нее еще мальчик в восьмом классе учится. «А это, говорит, что кому уготовано, другая проживет жизнь — ни разу под нож не попадет, а тебя вот четвертый раз режут. Полезай, Манюшка». Легла я, а они тут и есть, как пчелы. Руки привязывают, ноги привязывают, вот тут, — махнула перед лицом, — заслонку устанавливают. «Боишься уколов?» — спрашивает доктор. «Нет, не боюсь, перенесла их ужасть сколько». И начали меня колоть. А сами со мной разговаривают. У них же все про меня известно, но спрашивают, где живу, да сколько ехать, да сколько детей и все-все. Я говорю: «Сделаешь, доктор, операцию, я тебе два литра коньяку поставлю». — «А рыба у вас там есть?» А сами знают, что есть. «А сын рыбу ловит?» — «Ловит. Наловит — я вот сколько воблы вам сделаю». — «Ой, когда лежат, всего сулятся», — сказала одна. «Открой глаза и рот, Мария Артемьевна!» Я открыла один глаз, гляжу на сестру: «Ой, говорю, и красивая ты, Галька!» Они засмеялись. Доктор и говорит: «Ну, будем есть воблу!»