Читать «Газета Завтра 983 (40 2012)» онлайн - страница 106

Что же показывают AES+F?

Кино. Вернее, видеоарт. Качественное и безумно дорогое. Двоичное искусство — компьютерные технологии — материал арт-объекта. Культура Европы — материал рефлексии.

Жизнь — вот что в основе раздумий "аесов". Жизнь с умиранием и распадом одних частей и одновременным зарождением нового. Жизнь с прекрасными телами и лицами людей. Жизнь от андрогинного детства до почтительной и суровой старости.

Вопреки "предисловиям", искусство AES+F мне видится лишенным обличительной силы. Да и зачем ему сатира, когда говорит оно о другом? О самом страшном, что может открыться человеку в эстетике: форма и есть содержание! Особенность манеры арт-группы — холодный дендизм, воспарение к ледяным высотам культуры. Где нет "человеческих, слишком человеческих" воспетых отвратительными сластолюбцами "милых родинок" и прыщей на совершенных телах, где нет, короче, "сыра с плесенью". Где нет места гурманам, любящим подгнившее, распадающееся.

"Последняя битва" возносит нас к вершинам мира — когда я писал впервые о группе и этом произведении, я вспомнил роман Фридриха Дюрренматта "Зимняя война в Тибете". Не забыл я его и сейчас. Что бы ни говорили мне критики и искусствоведы, я буду восхищаться совершенными асексуальными телами андрогинов, я буду мечтать, как и раньше, чтобы мою никчемную голову разбила бейсбольной битой прекрасная нимфетка. Это не доставит ей радости, но миру принесёт пользу — во многой мудрости много печали.

Это настоящая Европа Гипербореи. Швейцарские Альпы и сны немецкоязычного писателя о воображаемой Лхасе. Лхасе крови и насилия, очищающих планету.

Стерильность компьютерных технологий делает глубину мысли парадоксально мелкой: "аесы" с мастерством серферов скользят по поверхности, их искусство — искусство внешнего, лишенного объёма, которое, собственно, и есть двумерный объём. Кажется, никогда еще радикально эстетская мысль о бытийности форм и ничтожности содержаний не звучала столь громко!

Мы прогуливаемся по залу, и нас преследуют не голоса модных у народа песенников, не звуки чтимых в дегенеративной среде "электромузыкантов", — нас окружает классический "эмбиент", в котором нечего ловить Брайану Ино: музыка Моцарта и Бетховена, Шумана и Чайковского, Шопена и Вагнера. Музыка, не столько описывающая, сколько моделирующая, конституирующая мир. Мир богатых и успешных. Мир красивых и здоровых. Мир настоящих господ, а не вдруг сорвавшего джек-пот плебея.

Нет, художники не обличают владельцев "новых денег" в "Пире Трималхиона". Они исследуют сомнамбулический Версаль бывшего раба, а ныне нувориша, с дотошностью патологоанатомов; жутковатые и манящие видения Лавкрафта, его сны о Кадате — вот карта владений Трималхиона. Их атлас имеет столько же загадок, сколько карта адмирала Пири Рейса, и всего одну отгадку: мы все умрём, и надо сделать это красиво. "Пир Трималхиона" тотален даже по форме: все три его части окружают нас панорамным "обстрелом", и здесь важно не попасться на уловку и не попытаться смотреть части последовательно. Нет, "фрагменты" выстроены так, что порой начинают составлять единое целое. Красивые люди, отстраненные от актерской игры модели, потусторонние "нуль-эмоции" — вот квинтэссенция "Пира". Смешение всего и вся до полной неразличимости бывшего раба и бывшего господина.