Читать «Выстрелы в Сараево (Кто начал большую войну?)» онлайн - страница 145

— Ой, Влада, ты ли это? Когда ты приехал?

Выскочив из-за стола, Евтич побежал за ним и привел к нашему столу.

Это был Гачинович.

С того дня и до конца лета, до своего отъезда из Белграда, Владимир Гачинович, главный публицист «Млады Босны», больше не отходил от Принципа. Бывало, они вдвоем по нескольку часов проводили в тихих вечерних разговорах, отдыхая на Калемегдане.

Уже спустя несколько дней мы заметили в Принципе значительную перемену. Прежде живой и остроумный в разговоре с нами, всегда готовый к дружеской шутке, временами почти по-детски шаловлив, после знакомства с Гачиновичем Принцип сильно изменил свое прежнее поведение, свою манеру обхождения и круг развлечений. Оставив прежнее чтение (русскую и французскую литературу в сербском переводе) и школьные учебники, занялся литературой революционной и общественно-политической тематики. В антикварных лавках Белграда разыскивал и скупал русские социалистические брошюры.

Скорее всего, именно в те дни Гачинович вступил в «Черную руку» и выехал в Боснию — «звать к топору» сербскую молодежь. Добровольцем эпизодически принимал участие в балканских войнах.

Потом выехал в Швейцарию, сперва в Женеву, затем в Лозанну, где в 1913-14 годах изучал социальные науки. Вращался в обществе русских революционеров и сохранял связи с боснийской молодежью. Сразу же после Сараевского покушения выехал в Брюссель. Переехав в 1914 году в Париж, записался в добровольцы и на французском военном флоте провел четыре месяца.

Уточним, что в Лозаннском университете Гачинович успел сменить три факультета: филологический, юридический и социальных наук. И числился он здесь студентом вплоть до своей смерти в 1917 году. Красочный портрет молодого бунтаря рисует его друг Перо Слепчиевич в очерке «О двадцатой годовщине Владимировой смерти»:

Между поэзией и политикой.

Годы проходят, мелкие воспоминания исчезают, отдельные эпизоды сливаются в одну общую картину личности Владимира. Он был крупного сложения и ходил, немного согнувшись, большим крестьянским шагом, с суровым лицом и в грубой одежде, взгляд обычно нахмуренный, глаза мечтательно-влажные, в карманах всегда какие-то бумаги, за пазухой книга. С незнакомцами насторожен, очень воздержан на слова; когда говорил с приятелями, бросалось в глаза, что о мерзкой тирании, о бунте, о бомбах, о принесении жизни в жертву — о чем другой говорил бы с жестами— он говорил тихо и медленно, почти меланхолично. Меланхолия была главная черта его темперамента. Он не придавал смысла шуткам и юмору и мог легко разозлиться на шутливые поступки. В той его грусти вы могли увидеть то, что Йован Цвиич называл у наших динарцв в «исторической грустью». Иными словами, он был задумчив не из-за своих личных забот, но его тяготили общие заботы, мысли о жизни.