Читать «Все уезжают» онлайн - страница 53

Мама рассуждает о некоем нейтральном месте, идиллическом и несуществующем. Цитирует на память Каммингса:

Где-то, где никогда не бывал, по ту сторону Любого познания твои глаза обладают безмолвием: В жесте легчайшем твоем — все, что меня заточает, Чего невозможно коснуться, ибо слишком близко оно. Твой малейший взгляд отворяет меня без труда, Хоть и как пальцы я сжал себя, За лепестком лепесток, раскрываешь меня, как раскрывает Весна (касаясь умело, загадочно) свою первую розу. А пожелаешь закрыть меня, я и Жизнь моя — мы красиво захлопнемся вдруг, Как когда сердцевина цветка представляет Снег, сверху падающий осторожно. Из постижимого в нашем мире не сравнимо ничто С мощью хрупкости твоей колоссальной: чье сложение Подчиняет цветом своих государств меня, Смерть и вечность с каждым вздохом рисуя. (Не пойму, что такое в тебе, что тебя закрывает И раскрывает; только что-то во мне понимает Голос глаз твоих глубже всех роз вокруг.) Ни у кого, у дождя даже, нет таких крохотных рук.

Воскресенье, 28 марта 1987 года

Вчера вечером мы наконец-то остались с мамой одни. Без свидетелей, без друзей и приятелей, без доморощенных кулинаров. Чтобы переместить куда-нибудь привычных гостей, понадобились гигантские усилия: почти все они из провинции, и в Гаване им негде жить, но мы взмолились о передышке. Мне необходимо ходить по квартире в нижнем белье и хотя бы несколько дней чувствовать, что я у себя дома. Мы приготовили спагетти с чесноком и соевым маслом, болгарский суп из пакета, поджарили хлеб. Мама открыла свою бутылку красного румынского вина, которое она окрестила «местью Чаушеску». Я не пью и потому лишь пригубила его, когда предложила тост за нас двоих, за то, чтобы мы всегда были вдвоем и вместе — она знает, что стоит за этими пожеланиями.

Мама рассказала, что в день моего рождения температура опустилась до семи градусов. В Гавану пришла настоящая зима. С одной стороны, дикий холод, с другой — темнота, потому что то и дело отключали электроэнергию. В такой обстановке я и появилась на свет в декабре 1970 года. Когда маму выписали из больницы, ей некуда было меня везти: ее родители уехали, а семья отца в Сьенфуэгосе не могла нас принять. У ее лучшего друга был кукольный театр в окрестном городке, куда мы и направились, совершив такое долгое путешествие, что, как ей показалось, очутились на краю света.

Мама говорит, что это было время, когда не работали магазины и невозможно было достать ни горячего шоколада, ни игрушек, ни пеленок, а улицы словно вымерли. Все погрузилось в молчание и оцепенение. Битва за недосягаемые десять миллионов тонн сахара завершилась, и жизнь замерла. Лишь пронизывающий сырой ветер дул с моря, принося с собой холод, и мама, вспомнив про «европы» и письма уехавших друзей, решила назвать меня Ньеве. Этого я ей никогда не прощу. Я всегда стеснялась своего имени. Каждое лето, плавая в теплом море, я слышала мамин голос с берега: «Ньеве! Ньеве! Ньеве!», и, выбравшись на горячий песок, была готова растаять от стыда. Кому взбредет в голову дать девочке такое имя на жаркой Кубе?