Читать «Время и книги (сборник)» онлайн - страница 17

Соня Толстая, благочестивая прихожанка православной церкви, настаивала, чтобы ее дети получили религиозное воспитание, и, как могла, исполняла в этой области свой долг, наложенный на нее Провидением. Она не обладала глубокой духовностью – у нее было слишком мало для этого времени: так много рожала она детей, вскармливала их грудью, следила за их воспитанием, и еще вела большое хозяйство. Она не понимала и не симпатизировала смене мировоззрения мужа, но относилась к этому терпимо. Однако ее стало раздражать, когда духовные перемены стали отражаться на его поведении, и она открыто это показывала. Теперь Толстой считал, что его долг – как можно меньше прибегать к услугам других: он топил печь, носил воду и сам чинил одежду. Чтобы зарабатывать на хлеб своими руками, он научился у сапожника тачать сапоги. В Ясной Поляне он трудился наравне с крестьянами – пахал, убирал сено и колол дрова; графиня всего этого не одобряла: она считала, что с утра до вечера он занимается вредной физической работой, какую даже у крестьян делают молодые люди.

«Ты, конечно, скажешь, – писала она мужу, – что такая жизнь соответствует твоим убеждениям и что тебе она нравится. Это другое дело, и я могу только сказать: получай удовольствие! Но в то же время меня огорчает, что такой могучий интеллект тратится на колку дров, разжигание самоваров и шитье обуви. Как отдых или смена деятельности – это прекрасно, но не как самостоятельное занятие». И в этом она права. Со стороны Толстого было непростительной глупостью думать, что физический труд благороднее умственного. Даже если он считал, что безнравственно писать романы для праздного чтения богатых людей, трудно поверить, что он не мог найти занятия, где требовалась бы большая сообразительность, чем в сапожном деле, – тем более что обувь у него получалась плохая, и люди, которым он ее дарил, не могли ее носить. Толстой стал одеваться как крестьянин, ходил неряшливый и неопрятный. Рассказывают, что однажды он пришел обедать после того, как грузил навоз, и от него так дурно пахло, что пришлось открыть все окна. Он перестал охотиться, хотя в прошлом был страстным охотником, и стал вегетарианцем, протестуя против убийства животных для еды. Толстой уже давно мало пил, а теперь совсем перестал и в конце концов после продолжительной борьбы бросил курить.

К этому времени подросли дети, и ради их образования, а также потому, что старшей дочери Тане пора было выезжать в свет, графиня настояла, чтобы семья провела зиму в Москве. В Москве Толстого потряс контраст между роскошью богачей и нищетой бедняков. «Я чувствовал, и чувствую, и не перестану чувствовать, – писал он, – что, пока у меня есть избыток пищи, а другие голодают, пока у меня два пальто, а у других ни одного, я участвую в постоянно возобновляемом преступлении». Тщетно говорили ему, что богатые и бедные всегда существовали и всегда будут существовать; он чувствовал, что это неправильно. После посещения ночлежки для бездомных он был так потрясен увиденным, что ему было стыдно идти домой и есть обед из пяти блюд, который подавали лакеи в ливреях, в белых бабочках и белых перчатках. Толстой пробовал раздавать деньги беднякам, обращавшимся за помощью в нужде, но пришел к выводу, что выпрашиваемые деньги приносят больше вред, чем добро. «Деньги – зло», – говорил он. – И дающий деньги творит зло». Отсюда один шаг до убеждения, что собственность безнравственна и обладание ею – тоже.