Читать «Волшебная гора (Главы 6-7)» онлайн - страница 189

- А где же ваш двоюродный брат, месье? - спросил позади него, над самой его головой, чей-то голос. Для слуха Ганса Касторпа это был волшебный голос, как бы созданный ради того, чтобы своей сладостно-терпкой глуховатостью доставлять ему невыразимое блаженство, блаженство, доведенное до своей высшей степени, - это был голос, сказавший давно-давно: "С удовольствием. Только смотри, не сломай", - властный голос, голос судьбы; и если Ганс Касторп не ошибся, тот же голос осведомлялся сейчас об Иоахиме.

Он медленно опустил газету и слегка поднял лицо, так что голова его оказалась выше спинки кресла и он оперся на ее край только шейным позвонком. Молодой человек на миг даже закрыл глаза, но тут же снова открыл их и устремил взгляд куда-то вверх и вбок, туда, откуда доносился голос. Бедный малый! В выражении его лица было прямо что-то от провидца и сомнамбулы. Ему хотелось, чтобы его спросили еще раз, но она не спросила. Поэтому он даже не был уверен, стоит ли она еще позади его кресла, когда, после довольно долгой паузы, со странным опозданьем ответил вполголоса:

- Он умер. Вернулся на равнину, пошел служить в армию и умер.

Он сам заметил, что слово "умер" оказалось первым значительным словом, прозвучавшим между ними. Заметил он также, что она, не зная достаточно его язык и желая высказать свое сочувствие, выбирает слишком легковесные выражения: продолжая стоять за ним, над ним, она ответила:

- Увы! Как жаль. Совсем умер и похоронен? И давно?

- Не так давно. Его мать увезла тело на родину. Он оброс бородой, как на войне. В его честь над могилой дали три залпа.

- И он это заслужил. Он был очень храбрый. Гораздо храбрее, чем другие люди, некоторые другие...

- Да, он был храбрый. Радамант вечно упрекал его за чрезмерное усердие и пыл. Но тело привело его к другому. Иезуиты называют это rebellio carnis. Он всегда был обращен к телесному, но в достойном смысле слова. Однако его тело дало проникнуть в себя недостойному началу и обмануло его чрезмерный пыл. Впрочем, нравственнее потерять себя и даже погибнуть, чем себя сберечь.

- Я уж вижу, вы по-прежнему философствуете без толку. Радамант? Кто это?

- Беренс. Так его называет Сеттембрини.

- А, Сеттембрини, знаю. Тот итальянец... Я его не любила. Слишком мало в нем человеческого. (Голос произнес "человеееческого", лениво и мечтательно растягивая звук "е".) Он смотрел на всех свысока (она сделала ударение на втором слоге). Его уже тут нет? Я глупа. Я не знаю, кто это - Радамант.

- Нечто гуманистическое. А Сеттембрини переехал. Мы все это время отчаянно философствовали, он, Нафта и я.