Читать «Влас Дорошевич. Судьба фельетониста» онлайн - страница 483

«Год вынужденного молчания…

И снова берешься за перо, как после долгого кошмарного сна, после тяжелой продолжительной болезни.

Москва прошлогоднего лета.

Печать вся удушена. „Буржуазная печать“.

Помнится, как перед концом керенщины, в виде слабого проблеска власти опереточной „керенской“ политики „железа и крови“ возникло предположение (только предположение!) закрыть большевистский московский орган того времени „Социал-демократ“.

И как большевики в этом же „Социал-демократе“ подняли вопли об удушении печати „царскими генералами“, пошли истерические выкрики о „ноже в спину революции“, о контрреволюции и т. д и т. д.

Потом октябрь позапрошлого года, вооруженное восстание, агония печати и, наконец, полное, бесстыдное закрытие всех „буржуазных“ газет, то есть таких газет, которые не печатались безграмотным шрифтом советского правописания и не стояли на советской платформе.

— А где же ваша свобода печати?

На этот вопрос следовал пролетарский плевок и исчерпывающая фраза:

— Буржуазный предрассудок».

Что оставалось «после насильственной смерти печати»? Начались «паломничества по различным большевистским и германским учреждениям за пропусками „за границу“ на Украину, оканчивавшиеся обычно бегством без всяких пропусков». Затем «мытарства в дороге, ограбления на „границах“ и облегченные вздохи (при облегченных карманах) по вступлении на немецко-украинские земли». А дальше «Киев, гетманщина — „калифат на час“», «вступление Петлюры — авангарда советских товарищей» и «новое паломничество, еще более трудное, еще более рискованное — из Киева в „интернациональную“ Одессу». Потом Крым, где после краткого «свидания с товарищами» пришло казавшееся тогда «окончательным освобождение от товарищеских прелестей».

Этот «скорбный путь северного „буржуа“, под категорию которого попали все лица, не обратившиеся в коммунистическую веру», конечно же, путь самого Дорошевича. Но сейчас, ему кажется, появилась надежда. Начало октября 1919 года — время успешного наступления белых, взявших Воронеж и Орел. Казалось, еще немного и Добровольческая армия войдет в Москву. Дорошевич ничего не говорит об успехах белых, но, безусловно, эти события придают его тону ноту бодрости. Появилось ощущение какого-то выздоровления, связанного не только с возможностью писать, говорить, дышать, но и с надеждой на перелом, как это бывает после тяжелой болезни:

«Все скоро окрепнет.

Все переболели — и измученная родина, и дети ее.

Но заря занимается.

Силы после болезни удваиваются, организм после потрясений закаливается.

Будем в это верить, будем на это надеяться».

Этим оптимистическим настроением проникнута и сатирическая сценка «Последний поезд», в которой Ленин и Троцкий обсуждают, куда бы поехать на отдых, и выясняется, что нельзя не только в Крым, но и в Курск, и в Орел, поскольку там хозяйничают «банды». В конце концов, оба садятся в «пломбированный» вагон, который отбывает в «неизвестном направлении».