Читать «Влас Дорошевич. Судьба фельетониста» онлайн - страница 475

Как журналист Дорошевич не может не отметить, что «Марат подвергается за свои писания преследованиям. Неделями он должен прятаться в квартире у знакомой актрисы — это бы еще ничего! — и месяцами в темном и сыром погребе. И он не выпускает пера из рук. Он пишет от строки до строки свой журнал. Пишет при свете коптящей масляной лампы. Пишет, когда письменным столом ему служат колени. Он болен. У него мучительнейшие головные боли. Он „не может дышать“, если голова у него не повязана полотенцем, намоченным в уксусе. Единственное облегчение от боли, от чесотки ему доставляют ванны. Но он продолжает писать. Он не в состоянии посещать Конвента. Но пера не бросает. Он не в силах писать статьи. Он наполняет свой журнал только письмами в редакцию и дает краткие ответы на них. Но он выпускает ежедневно свой журнал. И даже смерть застает его за работой писателя и редактора. Когда Шарлотта Корде входит, чтобы его убить, Марат сидит в ванне. Поперек ванны лежит доска, чтобы Марат мог работать, и он готовит следующий нумер.

И когда в похоронном шествии, страшном, отвратительном, триумфальном и чудовищном, везут по Парижу на колеснице разлагающийся труп Марата, с нагримированным лицом, — потому что тление уже исказило его, — с открытой грудью, на которой зияет рана, с открытой из-под красного покрывала рукой, держащей железное перо, в этом ужасном карнавале смерти эта подробность — заслуженная почесть. Его можно было хоронить с железным пером в руке, — потому что этот журналист умер с пером в руке».

И еще одна черта существенна в облике «друга народа». «В революционное время, когда столько народа готово половить рыбки в мутной воде, когда Робеспьеру, — одному только Робеспьеру, — дается, как нечто необыкновенное, исключительное, титул „неподкупного“ — Марат не имел возможности даже купить себе ванну. Он берет напрокат ванну поденно у лавочника на углу. Он умер нищим. Может ли быть лучший некролог для служителя прессы?»

Отдавая профессиональную дань Марату-журналисту, отмечая, что его сила, его «неслыханный успех» шли от «одной жизни с толпою, с нацией», Дорошевич особо останавливается на таком его качестве как революционный фанатизм. Этот человек, называвший себя «филантропом», мог, не задумываясь, потребовать казни 270 тысяч людей, если это было необходимо во имя революции. И он же призывал немедленно назначить диктатора, который указывал бы подлежащих истреблению изменников.

Но если Марат был одновременно искренен и ужасен в своем величии, то Жак Эбер, один из лидеров левых якобинцев, издатель журнала «Пер Дюшен», пропагандировавший террор в его самых крайних формах, был отвратителен в своем приспособленческом стремлении оседлать революцию, быть левее самых левых. <…>

Неистовству Эбера не было границ. Не было головы в Конвенте, которой бы он не грозил. <…> Он грозил поднять восстание против Конвента. Разве он не идол, не кумир Парижа? Разве «Пер Дюшен» не расходится в 600 тысячах нумеров? Он уже представлял опасность для Конвента, — и его схватили. Его и 17 человек с ним. <…>