Читать «Весна священная» онлайн - страница 18

Там с бокалами в руках, среди мелькания атласа, кружев, газа, шелка, сверкания ожерелий, серег, водоворота пышных причесок и декольте, прохаживались, собирались группами, вновь расходились сахарные короли, владельцы громадных латифундий, магнаты трамвайных и телефонных линий, могущественные представители «Дженерал моторе» и «Дженерал электрик», Форда и Шелла, крупнейший пивовар, поставщик мраморных надгробий, великий кудесник биржи, высокочтимые воротилы Американского банка, благороднейший мыловар, граф, торгующий слабительными, владелец тысячи аптек, хозяин пятисот домов, а вперемежку с этими — великие комбинаторы от политики: посол президента Гувера с супругой, посол короля Альфонса, директор «Диарио де ла Марина», миллионер сефардского происхождения, известный истинно волшебным ясновидением относительно повышения и понижения акций, несколько военных в сверкающих мундирах и с высокими кепи под мышкой, а также несколько особо почетных гостей: племянник графа Романонеса, титулованные испанцы, не слишком влиятельные, из тех, что имеют яхту в Сан-Себастьяне и любовницу-певичку, представители семейства графов Новело, прибывшие из Юкатана, там они владеют необъятными землями, где растут агавы и где с благословенных времен дона Порфирио Диаса существуют частные тюрьмы для наказания непокорных пеонов. Гости движутся как бы по кругу, ритмично, будто фигурки карусели, среди них сразу заметны выскочки — порождения режима Мачадо, каждому из них хочется, чтобы все видели, как хорошо скроен его тщательно отутюженный фрак, как блестят платиновые или бриллиантовые запонки, он то и дело одергивает фалды, поправляет галстук-бабочку; благородные креолы со старинной родословной, чьи предки уже в XVIII веке владели плантациями сахарного тростника, добывали сахар, носят смокинг небрежно, свободно: они привыкли к нему; семенит изящными, маленькими ногами преклонного возраста креол, достает время от времени из кармана веер из черного шелка и обмахивает им то свой потный лоб, то напудренные плечи какой-нибудь сеньоры — старомодный жест, унаследованный от дедов, что поступали так на вечерах с танцами в колониальные времена. Теперь все в сборе, ждут только прибытия Носителя Власти; для него приготовлено почетное кресло под парчовым балдахином, натянутым между двумя позолоченными пиками, позади кресла уже стоят телохранители. Является тетушка, величественная, будто знаменитая актриса выходит на сцену, и, покрывая аплодисменты и восторженные крики, оркестр начинает играть «Tout va tres bien, Madame la Marquise», впрочем, певица уже довольно давно заменила «прекрасную маркизу» на «прекрасную графиню», хоть «графиня» и не рифмуется с il faut que Ton vous dise3. Но в данном случае главное, что tout va tres bien , и в самом деле все к лучшему в этом лучшем из миров для тех, кто ловко извлекает прибыли из земли, которую адмирал Католических королей назвал когда-то «самой прекрасной из всех, что видели глаза человеческие», он недурно писал, этот мрачный генуэзец, и, возвратившись из первого путешествия к берегам Индии, которая совсем не была Индией, он, как умелый специалист по рекламе, истинный предтеча Сесиля Б. де Миля, устроил для своих повелителей в театре одного из дворцов Барселоны первое в истории вест-индское шоу: с демонстрацией туземцев и попугаев, головных уборов из перьев, ожерелий из семян, золота (его выносили на подносах) и кожи огромной маха—последнее должно было, по всей вероятности, произвести сильное впечатление на людей, которые до того времени не видели змей, кроме гадючек в две пяди длиной… И как раз в эту минуту, когда я подумал о шоу, появились вдруг веселые молодые девушки, по всей видимости американки (или по крайней мере похожие на американок). Девицы заняли все коридоры и ротонду, пооткрывали чемоданы и принялись переодеваться, нисколько не заботясь о том, что кто-то может их видеть. В один миг этаж превратился в кулисы нью-йоркского кабаре (во всяком случае, такими я их себе представлял), летели во все стороны юбки, блузки, лифчики, мелькали ноги, белели тела, пестрели яркие актерские наряды. Вскоре стройные ножки оказались обтянутыми гусарскими лосинами, пышные бюсты скрылись под ментиками, на золотистые, рыжие и серебристые головки водружены шапки из искусственного соболя, шеи окутаны длинными шелковыми шарфами; вид получился совсем северный; обливаясь потом под горячим дыханием тропической весны, девицы с закинутыми за плечи коньками стали спускаться по большой парадной лестнице вслед за густо накрашенной Капитаншей; эта бывшая танцовщица, а теперь тренер и распорядитель, властно, резким голосом отдавала приказы, похожая на мать-игуменью, суровую и склонную к однополой любви… Тут загремел Национальный гимн, на миг все застыли в неподвижности, и тотчас же началась суета, возня, давка. Появился генерал Херардо Мачадо-и-Моралес в сопровождении двух адъютантов; впереди генерала выступала тетушка, решительным, почти гневным жестом она приказывала расступиться, но люди упорно толпились вокруг Властителя, старались коснуться его руки, поздороваться — вдруг заметит, услышит, обратит внимание,— каждый надеялся получить милостивый ответ на свое приветствие, каждый стремился поймать взгляд, улыбку, какой-нибудь жест, который можно будет потом истолковать как проявление благоволения. Женщины совсем потеряли стыд: они окружали, осаждали, демонстрировали, предлагали себя, кокетливо улыбаясь, сверкая обнаженными плечами и драгоценностями, толкались вокруг этого человека, воплощающего Власть, ведь это он создает состояния, распределяет доходные местечки, звания, награды. «Будем вам… Будет… Вы задушите моего Херардито»,—добродушно, с притворной небрежностью говорила тетушка; человек этот мог проявить иногда великодушие, мог и стереть с лица земли, будто грозный библейский бог, но тетушка обращалась с ним подчеркнуто фамильярно, она настойчиво напоминала о своих правах, о своем богатстве, о знатности. Преследуемый громким хором приветствий и восхвалений—низкая лесть, ни дать ни взять придворные, сопровождавшие Людовика XIV в прогулках по Версальскому парку,— президент отправился на площадь Пигаль, где с улыбкой погладил по заду ослика, затем его отвели к бассейну, и тотчас зажглись прожектора и гирлянды разноцветных ламп. Я перешел к другому окну. Теперь Тип (так мы в университете называли его) сидел в голубом кресле — на площади Пигаль было красное,— на пьедестале, к которому вели три ступени под белоснежной полусферой, долженствовавшей, видимо по замыслу архитектора, изображать нечто вроде крыши эскимосского жилья. Оркестр явился из сада, расселся на эстраде, сверкавшей искусственным инеем, и грянул вальс «Голубой Дунай»; восемнадцать балерин на коньках появились на льду, встреченные аплодисментами. Начался танец: мягкое скольжение, бурный полет, прыжки, пируэты, па-де-де, де-труа, де-катр — словом, фигуры, всем давно знакомые, но здесь, в наших широтах, в окружении фрамбойанов и пальм, они производили впечатление странное, необычайное. «Херардито» — тетушка всячески за ним ухаживала, хоть и сидела на одну ступеньку ниже,— казалось, веселился от души под своим балдахином, поблескивающим, как на рождестве, искусственным снегом. Я же забыл в эту минуту о великолепном зрелище. Погасив свет, раздвинув немного шторы, я глядел на этого человека: по его приказу свершаются аресты, казни, ночные убийства; по его приказу пытают моих друзей, вешают крестьян, бросают людей на съедение акулам — рыбаки, что торгуют в порту кожей и плавниками акул, когда потрошат их, находят в желудках человеческие руки, даже с обрывками