Читать «Варшава, Элохим!» онлайн - страница 38

Марек постепенно остывал, он покорно ждал, когда Дина закончит. Скрипач поймал напряженный взгляд старшего брата и понял: тот хочет поговорить с ним с глазу на глаз. Не сомневался, что речь пойдет о подпольной работе и вступлении в организацию. Братья никогда не упоминали при матери о серьезности своих намерений.

* * *

Эва завернула заснувшего младенца в простыню и уложила в сумку, потом покосилась на пустую консервную банку, которую в занавешенной выцветшим бельем квартире пользовали когда на правах половника, когда чайной чашки или мерной посуды для пшена. Консервов в этом доме не ели со времени переселения, так что, судя по всему, многофункциональная банка перекочевала сюда через быт не одного семейства и, быть может, держала свой путь еще с арийской стороны, с тех самых благополучных пор, когда она стояла на полке в кухонном тепле уютной и сытной кладовки, безупречно круглая, как солнце, наполненная и гордая, точно султан, скрывая под своим желтоватым блеском ласково посеребренные сардины в масле. Банка давно уже сгорбилась и потеряла свой лоск; истертая взглядами, мятая временем и излишком прикосновений, она стояла на заляпанном столе среди безукоризненно чистых, почти сверкающих от человеческих поцелуев алюминиевых мисок. Эва толкнула банку длинным пальцем, та слетела с края стола и с грохотом покатилась по дощатому полу, запинаясь о рваные ботинки и ножки табуретов. Пока шумная банка отплясывала под ногами, девушка всматривалась в лицо младенца. Убедившись, что он крепко спит и никак не реагирует на посторонний шум, Эва взглянула на мать малыша.

Та, обхватив себя руками, расхаживала по комнате. Грязные половицы скрипели, казалось, они скорбят, голосят, словно неутомимые плакальщицы. Женщина понимала: возьми она сейчас на прощание младенца на руки, уже не отдаст его, ни за что не отпустит, поэтому просто смотрела и отирала щеки. Отец ребенка хрипел и дрожал на почерневшем от пота матраце, брошенном в углу. Его лицо покрывала сыпь. Эва сделала для больного все, что могла, но он оказался безнадежен.

Еврейка подошла к медсестре и поцеловала ее руки, посмотрела тяжелым, забирающим жизнь взглядом. Девушка опустила глаза, ей было трудно смотреть в эти выцветшие болотные огни. Она знала: через месяц, может быть, даже раньше, эта женщина умрет, а ее муж не протянет и нескольких дней, но мать ребенка снова и снова заговаривала о том, что после войны обязательно найдет своего сына, а Эва снова и снова кивала, поддерживая ее уверенность и ненавидя себя за это.

Медсестра взяла сумку и все же заглянула в глаза женщины, та хотела что-то прошептать, но голос сорвался, и она махнула рукой. Эва вышла в подъезд. Дверь затворилась.

Девушка спустилась на улицу и забралась в телегу. Яцек взял вожжи и цокнул губами. Чуть припудренная влажной, скатавшейся пылью лошадь напряглась, дернулась и подалась вперед, нервно подрагивая кротким ухом, как будто прислушивалась, пытаясь понять, что же все-таки происходит в этом больном, свихнувшемся мире людей. Смирный глаз настороженно косился назад, кобыла отводила голову в сторону, оглядывалась с печальной обреченностью, словно чувствовала, что за ними по пятам без конца следует смерть, ощущала ее тревожное присутствие, не то читала этот первобытный ужас в душах людей, не то улавливала собственным животным нутром.