Читать «В неприятной компании» онлайн - страница 4

Алексей Николаевич Будищев

Я встал на ноги.

– Послушайте, – сказал я, – я дам вам тысячу рублей, я сам принесу их вам сюда из дома, – отпустите меня!

Я приплясывал; мои ноги плохо стояли на холодном полу.

– Обманете, – отозвался Помпей, улыбаясь.

– Клянусь Богом! Хотите? Я дам две, три, семь тысяч!

Я хотел опуститься на колени.

– Ложитесь, ваше благородие, на свое место, – крикнул Помпей, – или я пристрелю вас сейчас!

Я ушел в свой угол, как прибитая собака, улегся на холодный пол и зарыдал.

Хотите десять тысяч? – прошептал я, рыдая.

Мне было ужасно холодно; я лежал, свернувшись в комок, засунув руки между колен, и рыдал. Я был отвратителен сам себе; я сознавал, что унижаюсь перед своими мучителями и, тем не менее, рыдал. Даже не рыдал, а как-то отрывисто тявкал, как раздавленная колесом собачонка. Сырые стены землянки пронизывали меня могильным холодом. Я коченел, но, тем не менее, если бы мне предложили умирать сейчас или подождать до завтра, я бы выбрал последнее. Я даже умолял бы об этом на коленях. Чисто-животное желание – хотя как-нибудь, да жить, держало меня в своих лапах, как отвратительное чудовище. Кроме того, я все еще на что-то надеялся. Мне представлялось, что в землянку внезапно может ударить молния, которая убьет моих мучителей. Я рассчитывал на Божеское вмешательство. Наконец я весь как-то обессилел, изнемог, почувствовал неодолимое равнодушие и пустоту, точно из меня буквально все вынули. Я впал в обморочное состояние…

Когда я проснулся, моих стражей не было в землянке. Они ушли, оставив мне мое ружье. Вероятно, они сжалились надо мною, может быть, в ту самую минуту, когда я полунагой тявкал по-собачьи, коченея в сыром углу. А может быть, Помпей и не хотел убивать меня, а только поломался надо мною, показал мне свою власть. Я бросился к ружью и довольно долго простоял на полу, преглупо улыбаясь. Потом я отправился домой в одном белье и с ружьем за плечами. В таком виде нагнал меня на дороге Клеверцев.

Ашметьев замолчал, обводя присутствующих скучающим взором.

– Я считаю себя, – продолжал он, – за порядочного человека, а между тем в ту ночь я был хуже самого гнусного животного. Должно быть, умирать пренеприятно. В тот же год я подал в отставку.

Клеверцев встал с кресла.

– Я встретил Ашметьева, – сказал он, – на заре, в таком именно виде, как он говорит. Кроме того, в его висках я заметил несколько серебряных волос, а его борода была ужасно как всклокочена.

– Ну, положим, моя борода не была всклокочена, – с раздражением заметил Ашметьев.