Читать «Быть гением. Истории об искусстве, жизни, смерти, любви, сексе, деньгах и безумии» онлайн - страница 27

Из всех героев этой книги Гоген — тот, кого я особенно неистово готова защищать от обидчиков и защищаю регулярно. Чаще всего на него нападают поборники семейных ценностей: он же бросил жену с пятью детьми ради этой вашей живописи на этих ваших островах! Мне всякий раз вспоминается советский мультик «Кентервильское привидение» по одноимённой сказке Уайльда: «Да, но она была дурна собой и совершенно не умела готовить!»

Датчанка из хорошей семьи Мэтте-Софи Гад вышла замуж за преуспевающего брокера, которого весь день, на зависть коллегам, ждал у здания биржи собственный экипаж. Этот брокер всё свободное время проводил в обществе импрессионистов, участвовал в их выставках и даже получал хвалебные отзывы в прессе, но Мэтте-Софи это не тревожило: ведь каждое утро экипаж отвозил её мужа на биржу. То, что со временем искусство вытеснит все прочие его занятия и станет единственным способом жить и дышать полной грудью, было бы для неё очевидно ещё до свадьбы, если бы Мэтте-Софи интересовало что-нибудь, кроме денег.

Помимо того, что оно не прибыльно и не респектабельно, искусство благоверного ей в принципе не нравилось — в отличие от критиков и коллег-художников. Однако, когда Гоген оставил биржу ради живописи, критики к нему охладели. А когда он уехал на острова, его формально-всё-ещё-жена стремительно растущие доходы от продажи таитянских картин оставляла себе.

С институтом брака у Гогена вообще были сложные отношения (как и с прочими институтами). Скоропалительно женившись, он не мог развестись до конца жизни. Хижина, купленная на Таити, считалась имуществом, совместно нажитым в браке с женщиной, которую он несколько лет не видел, хотя при этом все местные знали, что у Поля есть таитянская жена и даже таитянский ребёнок.

В жилах Гогена текло совсем немного перуанской крови, и она оказалась намного сильнее крови французской. По своей природе он был больше дикарь, чем европеец, и «дикарское» отношение к браку было ему куда ближе французского. Тоскуя в одиночестве в своей таитянской хижине, он отправился в соседнюю деревню и вернулся оттуда с 13-летней женой. Женой её делал не штамп в паспорте (был ли у неё паспорт?), а благословение родителей. Пока колониальные власти, гордо заявляя «Мы их цивилизуем», пачками отправляли таитян под венец, Гоген с нескрываемым весельем или даже злорадством наблюдал, как на выходе из храма молодожёны меняются супругами и ныряют в кусты совсем не теми же парами, какими давали обет. За этими наблюдениями скрывалась горечь: сам Гоген так поступить не мог, и реальность раз за разом напоминала ему, что он скреплён узами с самой холодной женщиной во вселенной.

Чтобы не быть голословной, расскажу пару историй, которые это подтверждают. Из пяти детей Мэтте-Софи Гад и Поля Гогена отец особенно любил Алину и Кловиса. (Уж не знаю, как на это повлияло то, что Алиной звали мать художника, а Кловисом — отца.) В дотаитянский период, когда у Гогена ещё была надежда спасти брак, он какое-то время жил с женой у её родственников в Копенгагене. Ситуация от этого только усугубилась, и он, взяв с собой Кловиса, отправился в Париж, где снял простенькую комнату практически без мебели. Уезжал он в спешке, захватив минимум вещей. Мэтте-Софи должна была переслать остальную одежду, что она и сделала после нескольких месяцев просьб и напоминаний. К тому времени наступила зима, и Кловис заболел. Желая унизить мужа, Мэтте-Софи месяцами не высылала одежду для сына, зная, что денег на новую нет.