Читать «Блуд на Руси (Устами народа) - 1997» онлайн - страница 8

Высокий подвиг страдания за правду, за ближних обратился в подвиг страдания ради самого страдания. Средство стало целью. Борьба с дьяволом в образе зла и растления человеческого общества заменялась борьбою с призраками, тревожившими расстроенные нервы истязавшего себя пустынника. Безбрачие, некогда предлагаемое апостолом как состояние более удобное, и то временно для некоторых, ему подобных, в тяжелую эпоху гонений, возведено было само по себе в доблесть и тем унижен был семейный союз. То, что могло быть уделом только очень немногих, одаренных способностью «вместить», становясь если не обязательною, то все-таки высшею добродетелью, достойною стремления, превращалось в чудовищное насилование природы. Наконец, уважение к слезам, скорби, болезни, нищете, вообще к несчастью, завещанное Учителем в видах облегчения от горести, для счастия человеческого, превращалось в умышленное искание слез, скорби, болезни, нищеты. Таким образом, логически выходила бесцельность дел любви Христовой; если страдание являлось само по себе целью, то незачем было стремиться к уменьшению его на земле; напротив, нужно, казалось, заботиться, чтоб люди страдали: к этому приводила односторонность, вытекавшая из господства монашеского направления в христианстве. Так как идеал христианской доблести поставлен был вне гражданского общества и под условием насилования человеческой природы, то он не мог достигаться не только всеми, но и большею частью тех, которые исключительно ему отдавались. Последствием стремления к такому идеалу являлось именно то, что более всего было противно духу Христова учения: лицемерство, самообольщение, ханжество и отупение.

За исключением немногих личностей, которым дано было свыше достигать высшего монашеского идеала, за исключением бедняков, слабых духом и телом, неспособных к труду в обществе, монастыри наполнялись людьми, возмечтавшими о себе то, чего в них нс было, жалкими самоистязаниями, воображавшими, что Богу угодно насилие данной Богом же духовной и телесной природы человека, а более всего эгоистами, тунеядцами и лицемерами, надевавшими на себя личину святости. За пределами же монастырей весь мир пребывал в грубейшей чувственности и в темнейшем невежестве, продолжали в нем господствовать и развиваться пороки, совершались насилия и злодеяния, лилась реками кровь человеческая, люди терзали друг друга. А благочестивое чувство утешало себя тем, что так неизбежно должно быть на свете по воле Божией, и искало примирения с совестью и божеством в соблюдении кое-каких видимых приемов, приближающих жизнь к монашескому идеалу, поставленному вне мира и гражданского общества.