Читать «Бессилие добра и другие парадоксы этики» онлайн - страница 5

Вчитайтесь — и вы сразу расслышите мотивы и интонацию ранних повестей Гоголя. Где-то уже сияла перед нами эта заколдованная красота. «Такая страшная, сверкающая красота! <…> В самом деле, резкая красота усопшей казалась страшною» («Вий»). И порою самому читателю, как Хоме Бруту, вдруг хочется воскликнуть… «—Ведьма! — вскрикнул он не своим голосом, отвел глаза в сторону, побледнел весь и стал читать свои молитвы».

Здесь, в образе Руси, дан тот же образ бесовского прельщения, которые упорно проходит у Гоголя по всем страницам его инфернальной прозы: неподвижный взгляд, который пронизывает насквозь и цепенит, не позволяет тронуться с места.

«Но отчего же вдруг стал он недвижим, с разинутым ртом, не смея пошевелиться <…>? В облаке перед ним светилось чье-то чудное лицо. <…> Чем далее, выяснивалось больше и вперило неподвижные очи. <…> Непреодолимый ужас напал на него. А незнакомая дивная голова сквозь облако так же неподвижно глядела на него… острые очи не отрывались от него» («Страшная месть»).

В этой сцене колдовства выделяются два образа: сверкающие, неподвижные очи и голова, осененная облаком, что проливает свет и на магическое значение «облака» в лирическом отступлении о России. Перекличка двух произведений почти дословная: «Обратило на меня очи… главу осенило грозное облако» («Мертвые души») — «вперило неподвижные очи… голова сквозь облако» («Страшная месть»).

Вот еще колдовская сцена, где сверкающие глаза связаны с мотивом оцепенения и неподвижности.

«…Старуха стала в дверях и вперила на него сверкающие глаза и снова начала подходить к нему. Философ хотел оттолкнуть ее руками, но, к удивлению, заметил, что руки его не могут приподняться, ноги не двигались; и он с ужасом увидел, что даже голос не звучал из уст его: слова без звука шевелились на губах» («Вий»).

Человек перед лицом ведьмы или колдуна не может ни сдвинуться с места, ни вымолвить слова. И оба эти мотива повторяются в предстоянии автора перед обращенными к нему очами Руси:

«…Зачем все, что ни есть в тебе, обратило на меня полные ожидания очи?.. И еще, полный недоумения, неподвижно стою я, а уже главу осенило грозное облако, тяжелое грядущими дождями, и онемела мысль пред твоим пространством» («Мертвые души»).

Зачарованный этой страшной силой, Гоголь впоследствии только все открещивался от нее, отмалчивался и отмаливался, как его собственный герой — художник Чартков в «Портрете», обреченный даже в святых лицах воспроизводить навеки его поразивший демонический взгляд. Неужели страх бесовских чар и адских мук, овладевший Гоголем в последние годы жизни, был навеян образами простодушных помещиков и плутоватого Чичикова? Или тревожили автора и останавливали его перо именно лирические отступления первого тома, поскольку во втором им предстояло развернуться в эпическую ширь величавого русского мира? Чудная даль, Русь! А она с «неестественной властью» продолжала вперяться в него все тем же сверкающим взглядом… И мысль его онемела.