Читать «Без матерьяльной основы» онлайн

Александр Генрикович Месропян

Александр Месропян

Без матерьяльной основы

Ни хрена не получается.

Если достать из-под кровати пишущую машинку «Башкирия», получается плакать и писать о чем-нибудь навзрыд. И больше ни хрена не получается. Потому что «Башкирия» — тяжеленный такой гроб казенного цвета, кривой, но кривой не эргономичной кривизной натурального киборда, а что ли руки не оттуда росли.

Просыпаюсь, потому что просыпаешься ты, потому что трамвай в четыре утра не виден (невидим?) — только звенит посуда и хочется курить. Пока не открыл глаза мерещится запах тумана и этой фигни, которой шпалы пропитывают: утром все поезда подолгу стоят на невнятной станции с навсегда выкрашенным охрой кирпичным забором и бесполезным — все равно не вспомнить — именем.

Я не помню, как тебя зовут. Этот мудак в спортивных штанах когда-нибудь спит? Сейчас опять попросит закурить и заведет свое «жиды, блядь, Россию продали», а я не помню как тебя зовут.

Открыть наконец глаза: в лабиринте трещин на потолке живут чудища — твои чудища. Зря ты сердишься: «Ну вот же, вот клыки, а там лапа, когтистая, видишь, как буква шин, а когда сквозняк и паутина там, ее не видно, а тень шевелится,» — ну не вижу я. Но верю — не злись — помню: в лабиринте трещин на потолке всегда живут чудища. Просто они потом уходят. Я своего встречал: рисует головоломки для Мурзилки «Кто спрятался в лесу», пиво пьет, знаешь, на Вятской на углу пивнушка — три столика всего, а их там прилично собирается и каждый — один. Cовсем как люди, только тень от паутины. Особенно, осенью. Иногда наши взгляды встречаются — и он, чуть помедлив, кивает мне, неуверенно, похоже, на всякий случай. Кажется, он не помнит, как меня зовут.

I

В окно, где утро цвета цинка, ты отвернешься, не спеша, — вдоль позвоночника ложбинка. Словно вдоль финского ножа.

II

Цепную жизнь пройдя наполовину, пёс перегрыз, как пуповину, цепь. Он понял цель. И окунулся в степь, влача себя по сумраку равнины… C тех пор ты спишь тревожнее и реже. С тех пор тоска под ложечкой сосёт… всё слышишь в темноте железный скрежет — твой пёс, как пуповину, цепь грызёт.

III

Здесь хаты выбелены в известь. И посещает нас в ночи разъединяющая близость. И птица поздняя кричит о том, что с высоты не счесть таких же горестных историй. И птица ранняя ей вторит…   «За что нам голос дан?!  Бог весть…»

IV

Заблудишься в ясном небесном лесу. И пристальной женщины имя забудешь. Но будешь для неба соринкой в глазу. И больше никем ты для неба не будешь. Набрякнешь грозой на краю тишины… Помянут, как звали… И счастливы будут под пристальным небом просторной страны, где кроме тебя никого не забудут.

V

Пробираясь окольною речью, где слова до озноба близки, постигаю тоску человечью с точки зрения волчьей тоски. Постигаю осознанность боли… В этом доме не жгут огня… А дремучая память о воле волей к песне настигла меня.