Читать «Ангел страха» онлайн - страница 87

Опершись локтями о колени, он старался побороть головокружение. Было такое явление, точно улица подается дальним концом кверху. Закрывал глаза и тогда чувствовал, что мягко ногам и тротуар уходил из-под ног. Открывал их, и тогда слышал в ушах шум, точно от жужжания тысячи мух, и видел темные пятна.

«Сейчас упаду», — подумал, и на мгновение стало страшно пыльного и холодного тротуара. Грузно осел и повалился вперед и набок, и как ни странно, но это оказалось вовсе нестрашно, а даже приятно, точно он прильнул к чему-то милому и знакомому, хотя это был запах асфальта и пыли.

На мгновенье очнулся, чувствуя свое тело уже на весу. Держали под мышки и за колени и куда-то клали. Было все равно кто и куда. Воротничок резал подбородок, было трудно дышать, потому что ноги оказались выше головы. Но и это было хорошо.

Вообще все было хорошо и как надо. В ушах точно открылись клапаны, и он явственно услышал:

— Если ты можешь соображать…

— То-то соображать. Ступай лучше с своим соображением… Знаешь куда?

— Хоть ты роди на улице…

Клапаны закрылись. И опять мухи…

Старался преодолеть их жужжание вместе с мучительной тошнотою. И, когда удавалось сознавал, что едет на извозчике. Кто-то большой и сильный, крепко пахнущий дешевым табаком и потом уверенно и нежно придерживал его за талию, и Гуляев понимал, что ему трудно и неудобно держать его почти на весу таким образом. Он же держал в свободной руке котелок и старался им прикрывать его голову. Но державший был терпеливый и великодушный человек, и у него была тонкая и деликатная душа. Гуляеву хотелось ему как-нибудь выразить, что он понимает это, извиняется и благодарит его, но говорить он не мог и только старался доверчивее уложить голову на его плече. И ему было радостно сознавать, что и он и державший все равно и без слов хорошо понимали друг друга.

— Ловчее, барин, — говорил он иногда и сгибался еще неудобнее, и рука его, точно железная, все так же крепко и нежно поддерживала его за талию.

— Пускай замерзают, — говорил он извозчику. — Мне какое дело. Вычистил тротуар…

Но Гуляев знал, что он говорит нарочно и против себя, потому что хочет закруглить свои слова. Но тело его говорило о другом, и он знал это сам, знал извозчик, но все-таки говорил, и Гуляеву было это и понятно, и вместе непонятно. Понятно, потому что так делают все, и непонятно, потому что в этом есть что-то недостойное, смешное и глупое.

Пролетка остановилась. С грохотом пролетали другие экипажи. Клапаны закрылись, и потом мерный и тяжелый топот ног по деревянной лестнице.

— Что за человек? — спрашивает гнусавый голос. — Где подобрали?

— Чего орешь? Видишь: помирает.

— Все помрем. Держи крепче, губастый черт, ворона.

Его больно грохнули на скамью. Говоривший осторожно поддержал ему голову, и Гуляев почувствовал, что и этот был такой же хороший и серьезный человек, как и другие. Но он продолжал говорить в прежнем тоне, потому что так же хотел закруглить свои слова и мысли.