Читать «Ангел страха» онлайн - страница 79

Когда однажды ему понадобился эмалированный тазик, куда его обычно тошнило, и он попросил дочь Варю, которая сидела у окна, подать ему, она сказала:

— С удовольствием.

Но подала тазик с брезгливыми предосторожностями. И ему сделалось неприятно от этих ее лицемерных слов. Он заметил ей:

— Ну, какое там удовольствие.

Она удивленно подняла на него глаза, потом перевела их в окно и вздохнула. И то, что она вздохнула, означало, что она не осуждает его за это замечание, потому что считает его тяжело больным.

Гуляев попросил ее выйти из комнаты и, пока его тошнило, все время продолжал раздражаться на дочь, а когда кончило тошнить, немного успокоился и заставил себя подумать, что это у него от болезни.

И его огорчало, что он постепенно как бы утратил чувство любви и симпатии к окружающим и близким к нему людям. Когда, например, подали телеграмму от зятя, в которой тот извещал, что его жена, старшая дочь Гуляева, заболела тифом, он не почувствовал ни огорчения, ни даже простого беспокойства, а только одно сухое раздражение. Чтобы скрыть свое состояние, которого он стыдился и которое старательно скрывал ото всех, он нарочно сказал вслух:

— Ведь я ей говорил, чтобы она остерегалась пить сырую воду.

В такие мгновения ему иногда думалось, что он просто засиделся дома, и, что если бы он даже куда-нибудь на время проехался, то это неприятное состояние само собою прекратилось бы. Но поехать было некуда, да и невозможно.

В то последнее утро своей жизни Гуляев твердо и упорно решил, наконец, просто выйти на улицу и пройтись. Поговаривал он об этом и раньше, но теперь вдруг ухватился за эту мысль.

Ему хотелось пройтись совершенно одному, увидеть вокруг себя незнакомые лица и новую обстановку и идти долго и куда-нибудь далеко. Он даже не представлял себе ясно, куда пойдет и что сделает.

«Зайду к брату», — говорил он себе нарочно.

Но это был маленький обман, потому что внутренно он сознавал, что, выйдя из дому, он больше уже не вернется туда обратно.

И с самого утра он начал готовиться к выходу.

Прежде всего он почувствовал странную и совершенно особенную серьезность. Ему казалось, что его мысли, обычно возбужденные, расположились теперь правильными, стройными, рядами, точно в ожидании какого-то важного и последнего решения.

Потом он переменил белье и туфель надевать не стал, а потребовал свои штиблеты.

Так как был праздничный день, то перед завтраком в обычное время доложили о приходе Ивана Кузьмича; и хотя посещения Ивана Кузьмича были ему, вообще, неприятны вследствие некоторых воспоминаний, но на этот раз он почти обрадовался его приходу. И, вообще, все стали ему казаться милыми, хорошими и добрыми.