Читать «Амадо» онлайн - страница 36

Андрей Семин-Вадов

На восточной четверти - что, вы, черти, чертите?

На обратной половине - небо в темной паутине,

Повернувшись к западу, - прочитаю заповедь.

Пусть уйдет чумная вьюга, что всегда приходит с юга,

В черном одеянии, как при покаянии.

Просыпайтесь, звери, птицы, раскрывайте когти-спицы,

Защитите в вечности от чумы и нечисти."

Обойдя город три раза и крестясь каждый раз, когда луна упрямо вырывалась из-за туч, Лючия выбросила в кусты ненужную уже бутыль и присела возле острых камней: так точно не уснешь, а если и упадешь во сне, то мгновенно проснешься от боли. Правда, человек ко всему привыкает, даже к собственной крови на ногах, а ноги снова отчего-то стали отниматься, всегда все с ног начинается, успела подумать она, но через два дыхания заснула Лючия так крепко, что проспала она до следующего вечера, когда разбудили ее визгливые голоса женщин на дороге. Поняв, что в городе все же началась эпидемия, Лючия бросилась к женщинам, пытаясь расспросить каждую о двух своих дочерях, одна такая светленькая, у нее еще переднего зуба нет, а вторая - потемнее, у нее взгляд очень нежный, она всегда земляничное дерево рисует, а под ним - спящий олененок, нигде не видели? Никто не обращал на нее никакого внимания, все женщины были заняты мыслями о собственных детях и оставшихся в городе вещах - столько лет берегли, но один из малышей все-таки подошел к Лючии и с завистью рассказал, что первым из города уехал высокий инквизитор на красивой карете, вон в ту сторону, а еще с ним уехали две девочки, и как же везет девчонкам, ему вот приходится по пыли тащиться, и хорошо еще, что они оставили дома бабушку, которая за полдня стала такой черной, будто ее черти углем разрисовали или в печке поджарили, страшно.

Обманул, вздрогнула Лючия, как же можно было верить и оставлять ему своих девочек, где она их теперь искать будет? И почему вывезли ее из города, разлучить с детьми можно было и там, непонятно. Но, если задуматься, то все четко встает на свои места: не желая раскрывать Караге секрета пропавших листков, этот юноша вывез ее, а затем украл и двух ее девочек, надеясь, видимо, что теперь все у него в руках и никуда она от него не денется, и значит, рядом должен быть его верный одноглазый пес, да только не отыщет он Лючию, не зря она тайком его сапоги путаницей-травой намазала, теперь он ни за что дорогу из леса не найдет. Оставалось ей идти в ту сторону, куда указал мальчик, и побежала она по пыльной испанской дороге, которую и дорогой-то назвать нельзя, и проклинала она про себя всех тех, кто носит оранжевые плащи инквизиторов и чьи сердца застыли навечно, словно сломанные городские часы на ратуше, а про глаза она вообще думать не хочет: нет теперь веры ни одному живому существу на земле, только она и ее девочки, дай бог, чтобы не заболели.

РАЗВЕ БЫЛО НУЖНО?

Прождав недалеко от дороги ровно три дня и оставив понравившуюся ему высокую раскидистую сосну с удобными для отдыха ветвями, Бартоломео громко крякнул и принялся считать потери: во-первых, не вернулась Лючия, во-вторых, не вернулся Амадо, девочек позавчера увезли на карете - это три, из-за чумы город покинули все оставшиеся в живых жители - это четыре. Все выходило очень и очень плохо, если не сказать, трагично, но, поскольку этого редкого для разбойников слова Бартоломео просто не знал, его врожденный пиратский оптимизм все же взял вверх. Сорвав с нескольких сосен длинные куски коры и завязав их таким образом, чтобы можно было положить туда немного листьев дикого шиповника вперемежку с пахучей мятой, Бартоломео после нескольких попыток все-таки удалось привязать этот клюв к своей голове. В Италии он часто видел рисунки врачей в халатах, и у каждого из них был примерно такой же огромный клюв, только поаккуратнее, а когда спросил он, зачем им это нужно, ему в двух словах объяснили, что, положив туда душистые травы и какие-то специи, названия которых он не запомнил, врачи могут лечить людей и не заражаться от больных, правда, бывали случаи, когда и клюв не помогал, но это редко бывает, раз месяц, а то, и в два. Проходя по оставленному жителями городу, где на каждом шагу были видны траурные накидки, из под которых торчали черные, в болячках ноги, Бартоломео впервые в своей жизни был рад тому, что видит мир единственным глазом, и, была бы его воля, то он вообще притворился бы слепым и шел бы с умной собакой-поводырем, настолько страшная картина окружала его.