Читать «Альманах немецкой литературы. Выпуск 1.» онлайн - страница 61

Вам нужно изменить свой взгляд на жизнь, относиться ко всему полегче, говорит тогда отец господину Вейльхенфельду.

Что же мне нужно сделать, чтобы изменить свой взгляд на вещи? — спрашивает отца господин Вейльхенфельд и застегивает сорочку. Но тут отец не может ему ничего посоветовать, потому что сам он смотрит на вещи мрачно и иногда месяцами даже не улыбнется, говорит мама.

Тогда уж гораздо легче просто лечить голову господина Вейльхенфельда, потому что тут все снаружи и от мрачности особо не зависит. Просто снять повязку, наложить свежую мазь и завязать новым бинтом, чтобы ран не было видно. И снова у господина Вейльхенфельда будет такой вид, словно он с дерева свалился или у него вообще голова искусственная, а не как у всех. Уходя — он уже защелкнул свой докторский портфель, — отец говорит, что он снова запрет дверь снаружи, чтобы никто не мог войти, и что скоро все так заживет, что можно хоть на смотрины идти. Но это ничего не значит, потому что так отец говорит всем пациентам, даже если им за восемьдесят и они скоро умрут. И по плечу он его тоже больше не хлопает, потому что господин Вейльхенфельд этого не любит и уже тогда, в первый раз, осторожно отвел его руку, если отцу не изменяет память. Потому что по своим врачебным делам ему постоянно приходится разъезжать, и он видит и слышит столько, что иногда и не знает даже, сам ли он видел и выстукивал какого-то больного или просто где-то читал об этом случае, а может быть, это ему приснилось или придумалось.

Потом мы долго не видим господина Вейльхенфельда, он даже к фасолевым грядкам не выходит, так что мне приходится сесть в нашей большой комнате за стол и нарисовать ему несколько домиков, что стоят у нас в городе, и еще рыночную площадь. Потому что он ведь сейчас не может их видеть, чтобы он их не позабыл. Рисунки я сворачиваю трубочкой и засовываю в почтовый ящик, который на его двери висит, откуда, наверное, он их вынул и взял к себе в квартиру, потому что на следующее утро их уже нет. (Если их кто-нибудь другой не забрал.) Иногда, когда я иду под его окнами мимо хёлеровского забора, кажется, что в окне видно голову господина Вейльхенфельда в этой его жуткой повязке. Рот его словно сделан из коричневой кожи и как будто зашит. Но когда я останавливаюсь и хочу рассмотреть его, он сразу исчезает, наверное, меня стесняется. Или я его лицо, может быть, просто себе представил. И я теперь тоже про себя говорю: Самоубийство было бы для него наилучшим выходом. Или: Вот он взял и наложил на себя руки! Но потом я вижу в окне господина Вейльхенфельда, и он еще двигается. Значит, тогда он завтра наложит, думаю я и иду дальше. Но когда я в следующий раз прохожу мимо его дома — по дороге в школу, специально крюк сделал, — там снова свет, и господин Вейльхенфельд сидит за столом в эркере, и думает, и все записывает. Еще нет, он еще пока пишет, думаю я, медленно проходя мимо его дома. Но и в следующие дни оказывается, что господин Вейльхенфельд еще жив, даже если он и не пишет совсем, а может быть, на пианино играет, а это значит, что он что-нибудь написал или сейчас напишет, говорит мама. И берет меня за руку и тащит за собой по Хайденштрассе, потому что ей надо грелку себе купить у господина Хафермайера. И узнает господина Вейльхенфельда по его музыке, потому что говорит: Сейчас он играет Брамса. Или что он играет Моцарта.