Читать «Альманах немецкой литературы. Выпуск 1.» онлайн - страница 48

Нет.

Ну вот, зато теперь услышал, сказал господин Вейльхенфельд.

Потом он открыл папку с рисунками и акварелями, это были работы, сделанные им на каникулах, меня он усадил справа от себя и велел внимательно осмотреть каждую работу, чтобы сказать потом, почему они мне нравятся, или не нравятся, или так себе. Как я вижу, рассказывал он, в основном тут собраны пейзажи, рисунки с деревьями, холмами, крепостными воротами, живописными руинами, городскими улочками, но есть еще и несколько портретов, это лица людей, которых я когда-то, когда был еще молодым, увидел и зарисовал.

Я стал говорить ему, что мне нравилось, а что нет, но почему так, объяснить не смог.

Н-да, сказал господин Вейльхенфельд, искусству аргументации нам с тобой придется еще подучиться. Между книжными полками и в простенках между окон у господина Вейльхенфельда тоже висели рисунки и картины, нарисованы они были давно и поэтому совсем пожелтели, а на некоторых были даже пятна от сырости. У каждого рисунка есть своя история, сказал господин Вейльхенфельд, как, разумеется, и у каждой книги. Если бы ты знал, в какой последовательности все это было нарисовано, ты бы наверняка сказал, что лучше всего мне удавалось то, что я делал в самом начале. Здесь все дело в смелости, а когда ты только начинаешь, ее еще много. А чем старше становишься, тем меньше у тебя смелости и тем меньше удач. Вот, например, сказал он и пододвинул мне совсем безобразный рисунок, где изуродованный, разодранный человек на фоне какого-то пустынного ландшафта прижимал к груди изможденного, почти прозрачного ребенка, как будто хотел задушить его.

Да, действительно ужасно, сказал я, а когда вы это нарисовали?

На прошлой неделе, ответил господин Вейльхенфельд и показал на стол, который посередине, вот здесь, за этим столом, рисовал, правда, ночью. И быстро спрятал рисунок куда-то.

Дело, наверное, в том, что у вас смелости больше нет?

Разумеется, ответил он.

На рассвете, когда господин Вейльхенфельд, чтобы как-то размяться, выходит в сад, трава, на которую он ступает, покрыта росой; брюки сидят на нем плохо, висят мешком; как и всегда в этот час, сердце его колотится быстро-быстро, глаза красные и слезятся; небо еще совсем низкое, и оно давит ему на голову и все никак не может решиться, в какой цвет окраситься. Увидев под этим небом свой сад, господин Вейльхенфельд прищуривается и напрягает память, постепенно как бы расставляя все на свои места, наводит в нем прежний порядок. И потом принимается ходить вокруг подпорок для фасоли. Вот почему у господина Вейльхенфельда, когда он возвращается к письменному столу, ботинки такие мокрые. В городе его прозвали Цветиком, а его дом называют цветником, про его походку говорят, что его ветром колышет, а когда он проходит мимо, люди морщат нос: фу, какой аромат, и все в таком роде. Однажды он сказал: Головы людей, и наших современников в особенности, можно засорить чем угодно, самым опасным вздором. Но пройдет какое-то время, и все эти плевелы заглохнут сами собой, как всегда бывает в природе. Когда я приходил к нему на урок, он надевал маленькую плоскую шапочку, словно хотел уберечь голову то ли от солнца, то ли от сквозняка, то ли от моих взглядов, и, положив руки на стол, говорил: Что ж, приступим. И начинал урок. С самых азов, ибо только так можно чему-нибудь научиться, приговаривал он и объяснял мне, как пользоваться карандашами, мелками и перьями, рассказывал о взаимосвязи между замыслом и его исполнением. Объясняя, он успокаивался, говорил все увереннее и снова вспоминал много слов, которые считал для себя потерянными. Постепенно господин Вейльхенфельд привык ко мне, а я привык к нему. Под конец урока, когда я уже начинал позевывать, он приносил из кухни подносик с печеньем и ставил передо мной, но печенья я не трогал, потому что оно, наверное, давно у него стояло и уже подпортилось.