Читать «Альманах немецкой литературы. Выпуск 1.» онлайн - страница 134

Он понял, что придет день, когда все это перестанет его интересовать: чтение писем к Огареву, Герцену, Фогту, Рейхелю, Реклусу, Гильому и другим, петиции, полемические статьи и споры из-за Интернационала, полемика и атаки или защита в желтой прессе, его посещения каких-то родственников Б., людей, бывших с ним в родстве, или друживших с Б., или когда-то однажды с ним встречавшихся, он не узнал ничего, что уже не было бы опубликовано (это есть только в давних, забытых анархистских газетах). Тихое возбуждение, тайный триумф, с трудом подавляемая радость открытия, когда в руки ему попадалось еще не опубликованное письмо или неизвестный отрывок текста, — на их место каждый раз приходило равнодушие, ведь эти открытия ничего не меняли.

Он связался с профессором Фогтом, заведующим урологическим отделением в кантональной бернской больнице, тот, как ему было известно, состоял в каком-то родстве с тем д-ром Адольфом Фогтом, что заботился о Б. в последние дни перед смертью. Фогт и старый друг Б-а с дрезденских времен музыкант Адольф Рейхель были у постели Б-а, когда он умер 1 июля без четырех минут двенадцать пополудни. Говорят, последние слова были: «Мне больше ничего не нужно… моя песенка спета». И другой перевод: «Мне ничего не нужно, я хорошо сделал свое дело». Рейхель в письме к Гамбуцци от 6 июля 1876 г.: «Через час после смерти я увидел его обмытым и одетым и поразился красотой его лица, на котором лежал великий покой». Об этом есть записи. Что нового может сообщить этот профессор? Тем более сегодня? Он опять отменил визит.

Он заперся в своей комнате и выходил очень редко. В городской библиотеке тоже появлялся нечасто. Иногда он сидел тут за своим маленьким четырехугольным, крытым зеленым бархатом столом, включив свет, положив перед собой стопу нетронутых книг. Он рассматривал пожелтевшие фотографии и рисунки, которые хранил в папке: Б., Вагнер, Нечаев, Герцен, Огарев, Гильом, Кафиеро — он все смотрел и смотрел на них в надежде прочесть на их лицах больше, чем в их трудах, письмах и записках, где он не нашел того, что искал. (Но что он искал?)

Например, Нечаев.

Кто он был на самом деле? Был ли он таким, каким представил его в своих воспоминаниях Огарев? Или княгиня Оболенская? Или полицейский комиссар Порфирий Петрович? Или Стемпковский, единственный действительно, по-видимому, любивший Нечаева и в конце концов выдавший его полиции, когда Нечаев хотел его покинуть, чтобы переехать к молодому Владимиру Салье. В любом случае он был не таким, как его видел Б.

Он взял несколько книг и папку с портретами с собой домой. Он теперь целыми днями лежал в постели. Не хотел никого видеть. Прошло много времени с тех пор, как он встречал нескольких молодых людей в кафе-баре при почте, с ними он с удовольствием побеседовал. Разговоры. Они тянутся бесконечно. Нет ничего, о чем бы не говорили. Все было как в свое время в Берлине. Он уже тогда хотел уйти. Прочь от праздной болтовни! Но каждый вечер он впутывался в новые разговоры. Разговоры. Иногда до полуночи. Герцен сказал о Б., что он был страстным и эмоциональным собеседником. Карл Фогт, которого он посетил в Париже, «наскучив как-то слушать бесконечные толки о феноменологии, отправился спать. На другой день утром по дороге в Jardin des Plantes он снова проходил мимо той квартиры, приоткрыл дверь — Прудон с Б. сидели на тех же местах перед потухшим камином и оканчивали в кратких словах начатый вчера спор».