Читать «Аквариум (сборник)» онлайн - страница 190

Паша Родькин, волосатый гений, только пасть разинул от удивления, когда он ему про это выдал. Потом прикрыл, губы покусал, как всегда делал, когда мысль обдумывал, посмотрел с мрачной серьезностью, без этого своего ехидного режиссерско-иронического прищура да вдруг как рявкнет: «Да как ты жить-то будешь, парень? Ты же – старик, ты – змий мудрый и все познавший, это в твои-то лета! Ой, не завидую я тебе, не завидую, понял? Блажен кто смолоду был молод, помнишь у Александра Сергеевича? А ты, падло недозрелое, – все более расходился он, – женщину, бабу, чудо природы и тайну мира, которую жизни не хватит разгадывать и любить жизни не хватит, ты, падло, на формулы и функции разложил. Да тебя, – басил Паша Родькин, теребя кудлатую черноморскую бороду, – от нас гнать надо! Ты для нас слишком стар! – так он его раскусил. – Тебе с нами скучно! Шел бы ты от нас с Богом!»

Тут-то Роберт, засунув большие пальцы в передние карманы своих «левис», а остальные положив поверх, и выдал: ему, Роберту, много не надо – ему страсть нужна, вот и все, пусть одна, но пламенная, а не это болото, которое они называют богемой, считая себя к тому же оппозицией режиму. Детские игры, понятно? Все равно всех их, кто выживет, конечно, вынесет на общий берег, как его отца, все они будут обыкновенные – даже самые гениальные. А страсть, она всегда останется с тобой, пусть даже только в памяти.

Паша вдруг сник, размяк, обрюзг как-то сразу, что с ним бывало: сколько водки мог вылакать – и ничего, даже незаметно, что пьян, а потом, спустя какое-то время – оседал внезапно, как подтаявший сугроб, валился куда-нибудь львиноподобной головой, надежда российского кинематографа, и можно было делать с ним все что угодно, он потом ничего не помнил. Это за ним известно было, тут же его уволакивали заботливые руки в уголок, и какая-нибудь дива-поклонница, тайно мечтающая сняться в каком-нибудь будущем Пашином фильме, с дальним прицелом на будущее, хотя он уже и сейчас портил пленку и уже отхватил на каком-то заштатно-международном фестивале молодых-нестарых переходящий вымпел, нежно склонялась над поверженным кумиром, стерегла покой.

Сразил его Роберт «страстью» – по лицу видно. Но все-таки и тот был крепок, выстоял, и теперь уже Роберту предстояло выслушать, что страсти в ее прежнем, высоком, классическо-романтическом виде, ромеоджульеттовском или вертеровском, даже и растиньяковском, увы, не существует. Нет ее, уже, между прочим, Гете обозначил в «Фаусте» ее закат. Как ни старался маразматик Мефисто (не к ночи будь помянут, – тут Паша широким крестом себя осенил) словить сердечного на мгновении, которое прекрасно, ничего не вышло. Это страсть готова остановить мгновение, а у того вовсе не страсть – так, банальный, ну, может, чуть погуще, интерес, любопытство обыкновенное – и к девочке этой бедной, к Маргарите, Рите, Ритке, к Маргаритке этой, к белоснежке, и вообще ко всему, а финал олимпиец вообще притянул, провозвестник соцреализма, нужно ему было хоть как-то подмалевать героя, подсластить пилюлю – ну и рявкнул про преобразование: проснулась-таки, видите ли, в мужике страсть. Рявкнул и сам испугался. Старичков Филемона и Бавкиду жалко стало. А, что он об этом думает, мальчик Роберт?