Читать ««Как я сделался писателем?» (Нечто вроде исповеди)» онлайн - страница 2
Николай Петрович Вагнер
Конец баллады был крайне сентиментальный и трагический, и я помню, что я никогда не мог выслушать его без слез. Помню также старинную буколическую пастораль, также весьма сентиментальную, которая начиналась словами:
Большинство русских сказок я также узнал от моей няньки. И вот на эту уже подготовленную почву попал мне «Конек-Горбунок». Легкая форма стиха без труда схватывалась и удерживалась памятью семилетнего ребенка.
В восемь лет меня занимал театр Ленского и в особенности перевод его либретто оперы Цампы. И в этом обстоятельстве опять замешивается не одна книга, но семейные рассказы и музыка. В то время, более полувека назад, точно так же, как и теперь, занятия каждой интеллигентной семьи, кроме обычных житейских хлопот, забот и мелких развлечений, сосредоточивались на литературе и музыке. Рассказы отца и матери об опере и балете на сцене Большого театра в Петербурге сильно затронули мое детское воображение. Я чуть не бредил Фенеллой (Muette de Portici), Кесарем в Египте и в особенности Цампой. Последняя опера еще потому имела на меня влияние, что любимой кадрилью тогдашней Уральской публики была кадриль из Цампы, а к этому присоединилось и другое обстоятельство — влияние моей старшей сестры от другого отца (П. П. Кондыревой), 18-летней девушки, чрезвычайно впечатлительной, умной, увлекавшейся литературой и поэзией. Романическая, оригинальная опера Цампы у меня звучала в ушах, и я делал кукольный театр, декорации и актеров из бумаги и разыгрывал эту оперу перед глазами моих маленьких сестер и нашей дворни.
Рядом с этим течением у восьмилетнего ребенка складывалось другое. Мне дали два или три тома (не помню наверно сколько) «Зрелища вселенной». Это было что-то вроде краткой энциклопедии из естественной истории с очень грубыми, старинными гравюрами. Я помню, внимание мое преимущественно останавливалось на необыкновенных грандиозных явлениях, в особенности со страстным вниманием и внутренней дрожью я зачитывался описанием извержений Везувия и вообще вулканических явлений. Точно так же привлекало меня описание раскопок Помпеи. Помню также, что мне очень нравились три томика с грубыми раскрашенными рисунками «Библиотека путешествий» (для детей) — и в особенности занимала меня трагическая судьба Джемса Кука и братьев Симона и Пьера, погибших в африканских степях.
Кто может решить, какое влияние на развитие моего ума и сердца имели эти книги? Что пробудили и что оставили они в моей душе? Рядом с ними меня занимал также и Ледрю-Роллен (чтение для юношества) и маленькое чисто детское собрание самых коротеньких биографий римских императоров и полководцев с очень плохими, маленькими рисунками. Я думаю: если бы вместо этих плохоньких биографий мне дали в руки Плутарха, то результат был бы более действительный и определенный, но и Ледрю-Роллен оставлял во мне сильные и прочные впечатления. Я увлекался подвигами Муция Сцеволы, Гракхов, Брута, Аннибала и Мария. Впрочем, во всякой книге наиболее сильное впечатление производили на меня картинки. Восьмилетний мальчик, я уже ясно сознавал разницу между художественно исполненной картинкой и плохой, лубочной литографией. Мне нравились не раскрашенные дешевые литографии, а художественно исполненные гравюры. В особенности оставила во мне сильное впечатление одна детская книжка, какой-то сборник — вроде «Детского цветника» — с шестью или семью художественно сделанными гравюрами.
