Читать «Заговор» онлайн - страница 14

новым и трусливым. Так пловец, устав бороться со стихией, постепенно примиряется с возможностью окончательного прекращения борьбы этой, не в силах противостоять усталости и чувству обреченности. И уже готов он прекратить борьбу и, сложив руки, уйти из жизни, как вдруг судьба посылает ему хоть и далекий, но явственный проблеск маяка, и силы вновь наполняют мускулы обреченного, и он начинает бороться снова, чт<}бы бросить вызов обстоятельствам я судьбе.

И еще одному человеку обязан я тем, что Живу и борюсь. Костя Рущиц стал одним из тех, в ком я нашел друга, едва прибыв в легион. Худенький, с узким обветренным лицом и тонкими руками мальчишки-гимназиста, он был удивительно вынослив и в первые месяцы жесточайшей муштры помог мне устоять. Судьба его была чем-то похожа на мою. Семнадцатилетним юнкером попал он в водоворот гражданской, уже тогда, когда судьба белой армии была решена. Не пролив ни капли русской крови, прошел он всю тяжесть галлиполийских лагерей, тиф, приработки в стамбульских кофейнях и подписал десятилетний контракт с легионом, чтобы не умереть с голоду. И теперь, когда вечерами получает он увольнительную из казармы, приходит ко мне, и находим мы утешение и отдых в беседах о Родине, о тех или иных событиях, связанных с нею, отыскиваем в своих биографиях то, о чем на родной земле и не вспомнили бы никогда: о метели, которая чуть не закружила влюбленного гимназиста Костю Рущица; о маленькой речушке Разуменке, которая украдкой пробирается по меловык перекатам родной моей Белгородщины; о рождественском подарке по случаю именин Кости; о закатах на родной ему пинской земле. Все приятно и радостно, будто не пустыня с шорохом бегучего песка за стеной, а родные российские просторы, где все мило и понятно, где жить бы да жить, если б не горькая судьбина, спутавшая такие ясные дороги.

Вот написал эти строки и думаю: ведь нельзя MHef чтоб записи эти прочитал кто-либо из нынешнего моего окружения. Даже то, что мною сказано уже здесь, может привести меня к военно-полевому суду. Как же, теперь моя Россия — смертельный враг окружающих меня людей. А я ей поклоняюсь, я чту ее, и последнее, что я произнесу, где бы ни пришлось мне умирать, будет светлое ее имя.

Что ж, придется пришить под курткой карман для

тетрадки. Отныне бить ей всегда со мной. До самого конца».

«Нынче произошли события, результат которых, полагаю, будет самым неприятным. Началось с того, что Мюллер опять послал меня с облетом дальних районов пустыни, причем, в нарушение всех инструкций, одного. Было это в баре, мы пили лимонад с Шимковичем, и тут ввалился Мюллер. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: командир не в духе. Молча плюхнулся за стойку, схватил протянутый Абдуллой стакан лимонада, глотнул и уставился на меня. Шимкович — пожилой стеснительный югослав, как говорили штабные писари из легиона, осужденный в своей стране за контрабанду и бежавший из заключения, — торопливо встал и вышел. Мюллер вынул планшет, положил передо мной, ткнул пальцем в район Кап-Джуби: