Читать «Из чтений по Церковной Архиологии и Литургике. Часть 1 (Репринт)» онлайн - страница 317

291Извест. Импер. археол. общ., т. V, стр. 325–327.

292Там же, стр. 317–320, 330–335; сн. Сахарова: Исследов. о русск. иконоп., прилож. II–IV. В связи с запрещением употреблять в церкви и дома резные и литые иконы стоит распоряжение Свят. Синода о снятии с образов привесок из серебряных и золотых монет, серег, ожерелий, лент и т. п. При сем велено было разъяснить приносителям, что от этих приносов иконам чинится безобразие и от инославных укоризна и нарекание на святую Церковь.

294Стоглава стр. 205, 210 и др.

295О греческом иконописном подлиннике см. выше.

296Сборник Общества древнерусск. иск. на 1866 г., отд. II, стр. 128–129.

297Миниатюра издана в Древностях Российск. госуд., отд. IV, № 2.

298Подробнее см. у проф. В. О. Ключевского: Древнерусск. жития святых, стр. 358–438.

299Первые, так называемые Папеброхиевы, по имени издавшего их ученого иезуита Папеброхия, напечатаны в Acta Sanctorum у Болландистов и потом перепечатаны у Мартынова в его Annus ecclesiasticus graeco-slavicus. Они происхождения южно-русского и были составлены в 1628 году (зам. под 23 сент.) Памвою Берындою — ученым печатником и лексикологом, трудившимся в Львове и Киеве (зап. под 13 января). Святые и праздники изображены в них в клетках, по порядку памятей месяцеслова, подобно тому, как пишутся и теперь иконы, известные под именем святцев. В них очень заметно западное влияние. Другой экземпляр таких же лицевых святцев издан известным Ассеманом, под именем Каппониевых.

30 °Cборник Общества древнерусск. иск. на 1866 г., стр. 34. 308

301Не в этом ли же смысле судил и Авраам, когда, покупая у сынов Хеттеевых землю для погребения жены своей Сарры, высказывал такое желание: дайте мне во владение могилу, где бы я мог схоронить от лица моего свою умершую. Мотивом к погребению, по-видимому, служит здесь простое желание удалить от своего лица, от своего взгляда предмет, возбуждающий неприятное ощущение своим присутствием.

302Овидий, которому было все равно, какой бы ни умереть смертью, которому жизнь была очень тяжела, в одном месте высказывает следующее желание: «только бы не погибнуть мне на море, а то смерть будет для меня наградой».

303Понятно, какого рода мотивы руководили древними законодателями в лишении этого права преступников трех первых классов: патриотическое и религиозное чувство было сильно развито в древнем мире, и тот, кто открыто оскорблял это чувство, признавался совершенно потерянным в глазах общества и заслуживающим самого тяжкого наказания. Но что сказать о самоубийстве — таком акте, который, по-видимому, не был связан ни с одним из этих мотивов и основывался на праве человека располагать самим собою по внушению своего личного чувства? Решение вопроса будет зависеть от разъяснения того, как понимал греко-римский мир права личности и в какую связь поставлял он последнюю в отношении к государству. Если мы раскроем теорию государственного права, как она изложена в политической философии Платона и Аристотеля, в их знаменитых трактатах о политике и республике, то должны будем согласиться, что личность, по смыслу законодательства, совершенно исчезала в общем строе государственной жизни и в механизме общественного управления. Подданный всецело принадлежал государству, он — его пассивный орган, рабочая сила, нужная для достижения известных целей. Отсутствие этой силы есть отсутствие колеса или другого какого прибора в машине. Кто лишает себя жизни, тот выходит из повиновения этому всепоглощающему строю жизни, тот произвольно порывает связь с общественным организмом и идет против общего порядка. Аристотель прямо говорит, что «лишившие сами себя жизни, наказываются бесславием от государства, потому что ему нанесли оскорбление». По законам Платоновой республики самоубийц погребали одиноко, вдали от общих могил, без всяких обрядов, над ними нельзя было ни насыпать могильного кургана, ни ставить памятника, ни делать надгробной надписи. По словам Плиния, самоубийцы в силу закона, относимого ко временам Тарквиния Приска, не только оставлялись без погребения, но тела их пригвождались ко кресту и в этом положении оставлялись на истребление. Что, именно, это условно-государственное, а не другое какое воззрение мотивировало эти строгие меры против самоубийц, можно видеть из тех отступлений, какими позднейшее римское законодательство хотело ограничить силу этого строгого закона. Кто умирал от трусости, от страха опасности, тому угрожал общественный позор; но кто лишал себя жизни, истощив свои силы в борьбе с врагом и не хотел ему отдаться живым, тот совершал подвиг героизма, и его решимость считалась проявлением гражданской и военной доблести. Еще больше была смягчена строгость этого правила в последние времена республики, когда страсти и общественная деморализация притупили чувство жизни и поселили к ней равнодушие в самых влиятельных классах общества. Когда одни, подобно Горацию, проповедывали эпикурейское наслаждение жизнью и практически осуществляли это правило, другие отчасти под влиянием пресыщения этой игрой жизни, а отчасти из желания противодействовать этому эпикурейскому направлению, смотрели на жизнь, как на тяжелый дар для того, кому он выпал на долю, и учили быть готовым каждую минуту пресечь эту скучную историю самоубийством. Эта тягость жизни — taedium vitae была болезнью того времени, из которой римский гражданин искал выхода в насильственной смерти. Нравы времени не замедлили оказать свое влияние и на юридическую практику. Утонченная мораль заменила прежнее строгое воззрение на самоубийство, — и вот лучшие люди того времени, как, например, Катон, носят с собой яд, чтобы каждую минуту иметь возможность покончить с жизнью, и действительно оканчивают этим путем жизненную карьеру, когда страсти, соперничество и несбывшиеся надежды оставляли в них одно тяжелое чувство, с которым они не могли жить. Сенека превозносит похвалами Демосфена за то, что тот имел довольно силы, преследуемый горестями жизни наложить на себя руку, предпочесть смерть бесславию и горькой судьбине. Одобряя самоубийство в принципе, римское законодательство тем не менее старалось сохранить за республикой тень ее прошлого полновластия; оно вступает в сделку с этой массой кандидатов на смерть, дозволяет самоубийство всякому, кто только донесет сенату о причинах, побудивших его на самоубийство. Исполнив эту юридическую формальность, каждый имел право отправляться