Читать «Угловая палата» онлайн - страница 72

Даже совестно от благ этих. Сроду Машенька не спала на перинах, в большое, до пят, зеркало не смотрелась. Машенька загрустила о Настюхе, Веруньке, вспомнила тех, кто поменьше: Сему, Варю, Дуняшку, Никитку с Захаркой… На одной картошке, поди. Мама бедная мама… Как они там? Послать бы чего…

Дверь палаты отворилась, выглянула Надя Перегонова. Увидела заплаканную Машеньку, заторопилась к ней.

— Ты чего, Машка, чего нюни распустила? Опять влюбилась, да?

Перегонова вынула из кармана халата марлевую салфетку, промокнула ею ручейки на щеках Машеньки, с бабьей жалостью притянула к себе, обдала устоявшимся табачным запахом.

— Не надо, Надя, так я, своих вспомнила.

Печальный голосок Машеньки, ее слезы отыскали больное в Перегоновой, чувствительно тронули. Она отзывчиво всхлипнула, погладила атласную, плотную косу Машеньки.

— Извини меня, дурочку, что про любовь я… Люби, только не так, как… На меня не смотри, я тебе не пример. Мою любовь под Псковом зарыли, отлюбила свое. А что с этим… Это так, от тоски, от всего. Старухой ведь скоро стану.

— Что ты, что ты. Буровишь не знамо чего, — теперь уже Машенька успокаивала подругу.

— …ты полюбишь, ты хорошая. И любовь будет хорошая, — продолжала свое Надя.

Постояли прижавшись, потужили молчком — о себе, о других девчонках. Перегонова водворила на место съехавшую косынку. Всплакнула чуток, разжижила кручинушку Надя Перегонова — и прежней стала. Грубовато шлепнула Машеньку по спине:

— Шагай давай к Юрате, заждалась, поди, — и спросила со смешком: — У этой литовской мадонны, кажись, налаживается с Володькой, тем лейтенантом? Пусть хомутает, пока кто другой не охомутал. Чего глазки пучишь? Без руки, скажешь? Что из того, вон какой видный мужик.

— Пустое говоришь, ничего у них не налаживается. А что встречи, разговоры… Земляки они. Он ведь литовец.

— Ври-ка! — недоверчиво гуднула Перегонова. — Может, он не Гончаров, Ганчарюнас какой?

— Нет, Гончаров. Пойду, родненькая.

— Спокойного сна тебе. Пусть миленок приснится. — Надя побренчала коробком спичек, направилась в конец коридора, где лестница на чердак — «курятник», как называют раненые, — подымить, продлить бодрость.

Машенька миновала госпитальный двор, вышла за проходную — и усталость будто испарилась. Слабый ветер шевелит листву деревьев, несет из парка запах скошенной травы, поздних цветов, бодрит Машеньку. Улыбнулась светло и свободно, привстала на цыпочки, потянулась.

— Эй, сестрица, — окликнул пожилой солдат у ворот, — зарядку-то по утрам делать надо.

Машенька весело помахала ему рукой и тропинкой побежала к крыльцу особняка.

Узкое окошко на втором этаже светилось. Значит, не спит Юрате. Чай, поди, вскипятила. Юлиан Альбимович Будницкий банку варенья принес из дому, подарил давней приятельнице. Ждет теперь Юрате, вместе хочет распробовать. Неловко стало за свои недавние слезы. Подумаешь, братишки-сестренки на одной картошке сидят, будто всегда пироги с яблоками ели. С мамой живут, картохе радуются, друг другу радуются, а Юрате одна, совсем одна…