Читать «Сборник "Блок. Белый. Брюсов. Русские поэтессы"» онлайн - страница 80

И в небе сером холодные светы

Одели Зимний Дворец царя.

И латник в черном не даст ответа,

Пока не застигнет его заря.

Тогда, алея над водной бездной,

Пусть он, угрюмый, опустит меч,

Чтоб с дикой чернью в борьбе бесполезной

За древнюю сказку мертвым лечь.

В другом стихотворении «Митинг» изображается уличный оратор, который «умно и резко» говорит «запыленные слова».

И серый, как ночные своды,

Он знал всему предел.

Цепями тягостной свободы

Уверенно гремел.

Вдруг из толпы летит камень, звенят разбитые стекла, раздаются свистки полиции: оратор лежит с пробитой головой, спокойный и строгий, как будто он:

Ночным дыханием свободы

Уверенно вздохнул.

И все же 17 октября, в день всеобщего ликования, несмотря на отвращение к «дикой черни», Блок был с толпой. «Он участвовал даже, — пишет М. А. Бекетова, — в одной из уличных процессий и нес во главе ее красный флаг». С. Городецкий это подтверждает. «Помню, — сообщает он, — Любовь Дмитриевна с гордостью сказала мне: „Саша нес красное знамя в одной из первых демонстраций рабочих“… Бродили в нем большие замыслы. Он говорил, что пишет поэму, написал только отрывок о кораблях, вошедших в „Нечаянную Радость“».

Отрывок о кораблях, о котором упоминает Городецкий, напечатан под заглавием: «Ее прибытие» и делится на семь песен: «Рабочие на рейде», «Так было», «Песня матросов», «Голос в тучах», «Корабли идут», «Корабли пришли», «Рассвет».

В конце года (30 декабря) поэт откровенно говорит отцу о своем отношении к революции. Вот что он пишет: «Отношение мое к „освободительному движению“ выражалось, увы, почти исключительно в либеральных разговорах и одно время даже в сочувствии социал-демократам. Теперь отхожу все больше, впитав в себя все, что могу, из „общественности“, отбросив то, чего душа не принимает. А не принимает она почти ничего такого — так пусть уж займет свое место, то, к которому стремится. Никогда я не стану ни революционером, ни „строителем жизни“, и не потому, чтобы не видел в том или другом смысла, а просто по природе, качеству и теме душевных переживаний».

Эти слова необычайно важны для понимания Блока 1917 года, автора поэмы «Двенадцать».

В 1905 году, после распадения «мистического треугольника» в жизнь Блока входят новые люди. Он сближается со студентами-литераторами: В. А. Пестовским, писавшим символические стихи под псевдонимом Пяст, с поэтом С. М. Городецким и Леонидом Семеновым. В своих воспоминаниях Пяст рассказывает о созданном ими кружке «молодого искусства». В нем участвовали Блок, Пяст, Городецкий, Кондратьев, В. А. Юнгер, Н. В. Недоброво, П. П. Потемкин, Яков Годин, П. С. Мосолов и Е. П. Иванов. Собирались у Блока, у Городецкого: читали стихи и слушали музыку. Мейерхольд рассказывал о театре Комиссаржевской; Городецкий— большеносый, длинноволосый, хитроглазый — своей неугомонностью и веселостью оживлял собрание. Он писал стихи в русском народном стиле («Ярь»), собирал коллекции кустарных изделий, занимался живописью, волновался политикой. Он вел себя с размахом и пошибом сказочного доброго молодца. Кружок просуществовал до весны 1906 года. Пяст запомнил одну свою встречу с Блоком на улице. «Как все это странно», — говорит Блок. — «Что?» — «Наша встреча». Пяст: «Пока я ехал к вам, у меня было много, что сказать вам, а теперь не знаю, удастся ли». Блок: «Как это я хорошо знаю — по себе знаю. Почти никогда не удается. Я уже за последнее время поэтому говорю казенно. И как! — кощунственно казенно о самом важном, о самом внутреннем… Но, знаете? Иногда удается. Вдруг на улице — именно, как сейчас, в темь, под мелким дождем, бывает, что многое скажешь».