Читать «Сборник "Блок. Белый. Брюсов. Русские поэтессы"» онлайн - страница 384
Константин Мочульский
Руки в боки: эй, лебедки,
Вам плясать пора.
Наливай в стакан мне водки —
Приголубь, сестра.
Где-то там рыдает звуком —
Где-то там орган…
Подавай селедку с луком!
Расшнуруй свой стан.
Эй, откуда, эй, узнай-ка,
Заявился я?
Трынды-трынды, балалайка,
Трыкалка моя!
И кончает убийца жизнь на виселице:
Закрутили петлю ловко.
Леденеет кровь.
Перекинулась веревка.
«Эй, не прекословь!»
Третий отдел «Город». В ряде стихотворений поэт рисует призрачность современного города. Люди— маски; жизнь — маскарад; среди пляшущих мертвецов появляется красное домино — Рок.
Входит гостья, щелкнет костью,
Взвеет саван: гостья — смерть.
Гость: — немое, роковое,
Огневое домино,
Неживою головою
Над хозяйкой склонено
Ждет. И боком, легким скоком:
«Вам погибнуть суждено!» —
Над хозяйкой ненароком
Прошуршало домино.
И снова красное домино:
Кто вы, кто вы, гость суровый? —
Что вам нужно, домино?
Но, закрывшись в плащ багровый,
Удаляется оно.
В ресторане, в отдельном кабинете, старик ласкает наездницу; врывается красное домино и закалывает его кинжалом.
Над ним склонилось, пролилось
Атласами в сияньи алом —
Немое домино: и вновь,
Плеща крылом атласной маски
С кинжала отирая кровь
По саду закружилось в пляске.
И наконец, открываются «сатанинские глубины» красного домино.
Он в черной маске, в легкой красной
тоге,
И тога шелком плещущим взлетела.
Он возглашает: «Будете как боги».
Пришел. Стоит. Но площадь опустела.
Так среди городского безумия — на балах, маскарадах, пирах, на площадях и улицах— проходит диавол. Красное домино Белого, связывающее темы «Пепла» с темой романа «Петербург», связано с «Красной свиткой» Гоголя, преследовавшей воображение поэта в революционные годы.
1905 год отразился в стихотворениях: «Пир», «Укор», «Похороны». Толпы рабочих идут с фабрики; возводятся баррикады, веют красные знамена; а поэт с друзьями кутит в «Аквариуме»: звенит гитара, неистово пляшет венгерка.
К столу припав, заплакал я,
Провидя перст судьбы железной:
«Ликуйте, пьяные друзья,
Над распахнувшеюся бездной».
К красавице в шелках и кружевах поэт обращается с укором:
Там народ мой без крова; суровый
Мой народ в униженьи и плене.
Тяжелит тебя взор мой свинцовый:
Тонешь ты в дорогом валансьене.
И снова толпа рабочих, драгуны, треск револьверов:
Глуше напев похорон.
Пули и плачут, и косят.
Новые тучи кровавых знамен —
Там в отдаленьи проносят.
Четвертый отдел «Пепла» — «Безумие» — своим бредовым косноязычием напоминает симфонию «Кубок метелей». Пророк, изгнанный из городов и побитый камнями, священнодействует в полях, среди чертополоха: у него «травная библия», его клир— репье, прихожане— цветы; он— вольный поп, рукоположенный «кустом порфирородным». Эту кощунственную безвкусицу поэт гордо называл «эзотерикой»; современники считали ее патологией.
