Читать «Уходящие тихо» онлайн - страница 2

Бочком протиснулась я туда, где погуще да поплотней и стою пень пнем. Как вдруг откуда ни возьмись Катя и как гаркнет в ухо, — в другое, не материно: "Выйди вон, а то сдохнешь!"

Те, кто услышали, посмотрели на меня со строгим любопытством — второй раз за литургию сбила я людей с их благостных мыслей — то стояла посреди храма как каланча, спиной к алтарю, когда другие преклонили колена, а теперь вот Катю растревожила.

Катя — это блаженная. Она поселилась при храме еще когда мать только начинала быть христианкой. Помню, как мать рассказывала отцу с воодушевленной жалостью — она всегда воодушевляется перед папой: "Ты знаешь, Боря, у нас в церкви объявилась та-а-кая чудная женщина! Статная как королева, без определенного возраста, надо сказать, и ничего не помнит, кто она и откуда. Ее забыли паломники из Ленинграда, а мы в свою очередь потеряли адрес тех паломников. Настоятель выделил ей пристройку в церковном дворе, но Катюша посчитала это роскошью и выстроила в уголочке домик из картона. И ничего, прижилась. Ее грешники боятся, потому что она видит человека насквозь и говорит всякую всячину про него не стесняясь". Отец тогда юморнул: "Так уж и насквозь? Готов поспорить: она передо мной подмастерье".

Правду Катя резала прямо в лицо — напыщенно и яростно, но прихожане обиды не затаивали. Разные ходили про нее байки. Но я могу рассказывать только то, что сама видела. А видела я, что на Кате платье хоть и старенькое, но чистое, из немнущейся материи, а среди скудных ее пожитков имеются нитки с иголкой. Что живет она на милостыню, но не берет больше пяти копеек с души.

Я всегда подхожу к Кате поздороваться, подаю ей, и мы немного говорим — чудно так, все как будто ни о чем. Однажды, склонив набок аккуратную головку и лучисто сощурившись, Катя сказала: "Пойдем со мной жить, а?" Но это, когда у нее есть настроение. А чтоб так вот появиться на службе и — в ухо… Это впервые такое. И она, значит, заметила, что дело пахнет нечистью.

Некоторые прихожане, отворотившись от икон, беззастенчиво разглядывали нас с Катей. Я опять бочком, бочком — и во двор. И уже там отдышалась, дожидаясь, когда кончится служба и мать обойдет всех знакомых, всех нищих, переговорит насчет меня с батюшкой.

По дороге домой мы снова говорили по то, о чем ей не молчится уже четыре месяца.

— Ксения, батюшка не спрашивал, почему ты столько времени не причащаешься? Не говорил, что не вкушающий Святые Тайны у Господа — как отрезанный ломоть?

— Ты же сама знаешь, что спрашивал.

— И что же ты ему ответила?

— Что не могу помириться с отцом, а находящиеся в ссоре с ближними к Евкористии не допускаются.

— А он что сказал?

— А он сказал… что сказал… — А ты…

— Отстань от меня, а?!

Будто я нарочно лишила себя благодати! Да я, если все сделано как надо, после причастия на крыльях летаю.

Замолчали, наконец. Дома оно отыграется, молчание. Что только не вспомнится, с детского садика начиная. Отец, сидя в кресле за кроссвордом, бросит в воздух безразличным тоном: "Оставь, Веруня! Ты имеешь дело с пофигисткой". А Вера Николаевна еще пуще разойдется. Пока мы с отцом в ссоре, она чувствует себя беззащитной. Не будь ссоры, отец подошел бы вплотную и спросил с деланным спокойствием, почти нежно: "Ты почему матери нагрубила?" Вера Николаевна тут же подольет масла в огонь: "Скоро она меня избивать станет!"