Читать «Путь зла. Запад: матрица глобальной гегемонии» онлайн - страница 25

Вот что писал один из деятелей Возрождения, представитель флорентийских платоников Марсилио Фичино (1433–1499), воспевая богоподобность человека: «Он (человек. — Авт.) измеряет землю и небо. А также исследует глубины Тартара. Ни небо не представляется для него слишком высоким, ни центр земли слишком глубоким… Атак как человек познал строй небесных светил, и как они движутся, и в каком направлении, и каковы их размеры, и что они производят, то кто станет отрицать, что гений человека… почти такой же, как у самого Творца небесных светил, и что он некоторым образом может сделать эти светила, если бы имел орудия и небесный материал… Человек не желает ни высшего, ни равного себе и не допускает, чтобы существовало над ним что–нибудь, не зависящее от его власти. Это — состояние одного Бога. Он повсюду стремится владычествовать, повсюду желает быть восхваляемым и быть старается, как Бог, всюду» [3, с. 341].

С течением времени, развивая свои идеи, идеологи Возрождения констатируют естественную связь человека с окружающей его природой, так как он, окончательно покинув божественную реальность субъективного мистического опыта и выйдя за

рамки самодовлеющей схоластики, не мог оставаться в концептуальной пустоте. Теперь человек рассматривается (если не открыто, то в подтексте) не как творение Бога, поставленное над природным миром (который был дан ему во владение), а как рядовой элемент этого природного мира (хотя и самый совершенный). Ярким примером данной тенденции может быть Леонардо да Винчи, который днем расписывал католические соборы, вмещавшие в себе непознаваемый сакральный абсолют, а по ночам в подвалах вскрывал трупы в поисках естественных, познаваемых принципов мироустройства.

Имитируя (интерпретируя) античность, гуманисты, отрицая перворожденную греховность человеческой природы (на которой основывается христианская догматика), заменили ее, в сущности, естественной тварностью (биологичностью). Как считал тот же Марсилио Фичино, человек разделяет свою «низшую» душу с бессловесными живыми существами, свой ум с «божественным умом», а рассудок ни с чем во Вселенной.

Об этом также ярко свидетельствует натурализм изобразительного искусства, скульптуры и литературы Возрождения. Фактически все его утонченно–эстетические проявления были лишены религиозно–мистической нагрузки, направленности во внутреннее духовное пространство человека. Это принципиально противоречило невзрачным средневековым изображениям библейских сюжетов, как символов христианских идей, оказывавшим содействие концентрации внимания на внутреннем «диалоге» с Богом. Они уступили место пышным телесам Ренессанса, который на первый взгляд также иллюстрируют библейские сюжеты, но не дает возможности обратиться к Богу. При этом необходимо отметить, что, механически копируя откровенно выраженную телесность античности и не ощущая ее духовной энергетики, изобразительное искусство и скульптура Возрождения были не способны передать ее внутреннюю, пронизанную жизнью динамику, воспроизводя лишь анатомически правильные, однако статические (безжизненные) тела^[22]. В итоге не в состоянии ощутить глубокую одухотворенность античной телесности, Ренессанс лишь редуцировал ее в своем подражании к примитивной плоти, закрывшей собой в сознании западного человека его изначальную божественную природу. Искусство Возрождения, в сущности, паразитировало на христианских мотивах, представляя собою сугубо самодостаточную в эстетическом плане предметность, некий объект, созданный для утонченного самоудовлетворения. Человеческая плоть итальянских картин и скульптур (которую в общем–то можно назвать вульгарной) не смогла отобразить внутренне присущую человеческому телу духовность, которая так ярко демонстрировалась античностью, надежно заслонив при этом от человека его надматериальную природу^[23].