Читать «Записки генерала Ермолова, начальника Главного штаба 1-й Западной армии, в Отечественную войну 1812 года» онлайн - страница 62

В Москве скудные найдены французами припасы, и чрез короткое время войска даже половинной дачи продовольствия не получали, никаких особенных мер предпринимаемо не было, и совершенное во всем бездействие изобличало надежды Наполеона на мир, в котором мнил он начертать условия. Не знаю достоверно, в чем могли состоять оные, но легко понимали все, что присланный от Наполеона генерал Лористон, пред войною бывший послом при нашем дворе, конечно имел поручение объяснить желание прекратить войну. Москва, древняя столица, собственными руками превращенная в пепел, доказывала, что нет тяжелых пожертвований для русского народа, и готовность его отметить войну несправедливую войною жестокою. Генерал Лористон приехал чрез несколько дней после прибытия армии в Тарутино. В самое это время между прочими и я находился в квартире Кутузова, но всем нам приказано выйти. После носилась молва, будто князь обещал довести о том до сведения государя положить конец войне, долженствующей возгореться с большим против прежнего ожесточением. Хитрый военачальник уловил доверчивость посланного, и он отправился в ожидании благоприятного отзыва. Таким образом дано время для отдохновения утомленным войскам, прибыли новонабранные и обучались ежедневно, кавалерия поправилась и усилена, артиллерия в полном комплекте.

В Тарутине генерал-лейтенант Коновницын назначен дежурным генералом при князе Кутузове. Справедливо приобрел он известность отлично храброго и твердого в опасности офицера, но многие обманулись, ожидавшие в нем соответствующих способностей и распорядительности. В царствование Екатерины II служил он полковником и командовал полком; долго потом, живши в отставке, возвратился он на службу; войны настоящего времени предоставили ему новую сцену, на которой при чрезмерном честолюбии и неукротимом желании возвыситься одной храбрости было уже недостаточно; он как человек очень умный и еще более хитрый ловко умел пользоваться слабостию князя, в чем способствовал ему полковник Толь, сильное имевший влияние, с которым вошел он в тесную связь[71].

После производства князя Кутузова генерал-фельдмаршалом за Бородинское сражение нашел он нужным иметь при себе дежурного генерала с намерением, как угадывать легко, не допускать близкого участия в делах (по новому положению о действующих армиях) генерала барона Беннингсена, к которому отношения его были очень неприязненны, но звание, последним носимое, необходимо к нему приближало.

Получено известие о кончине достойнейшего и незабвенного князя Багратиона. В память его осталось имя 2-й армии на некоторое время, но она уже не существовала.

22-го числа сентября военный министр генерал Барклай де Толли оставил армию и чрез Калугу отправился далее. Не стало терпения его: видел с досадою продолжающиеся беспорядки, негодовал за недоверчивое к нему расположение, невнимательность к его представлениям[72]. Мне известно было намерение его удалиться, и потому незадолго пред отъездом его подал я рапорт, что, чувствуя себя к отправлению моей должности неспособным, прошу возвратить меня в армию. Представленный в подлиннике рапорт мой фельдмаршалом оставлен без ответа. Вместе с Барклаем де Толли уехал директор его собственной канцелярии флигель-адъютант гвардии полковник Закревский, офицер отлично благородных свойств, с которым был я в отношениях совершенно дружеских, разделяя и горести неудачной войны и приятные в ней минуты. Остался один близкий мне человек, исправляющий должность дежурного генерала флигель-адъютант полковник Кикин, почтенный благородными свойствами, искренно мною уважаемый. Едва ли кому мог я нравиться, бывши точным исполнителем воли взыскательного начальника, и я не видел доброжелательствующих мне, но завидующих многих. Генерал-лейтенант Коновницын в новой должности своей, встретившись с делами, совершенно ему незнакомыми, затрудняющими его, нашел облегчение в том, что препровождал их ко мне огромными кучами, чтобы на них надписывал я приличествующие решения. Некоторое время исполнял я это из уважения к нему, не взирая на чрезмерную ограниченность его способностей. Но когда самолюбие воспрещало ему разделять труды со мною, и он думал продолжать мои занятия, для него весьма выгодные, я объяснял ему, что не нахожу удовольствия изыскивать зависимости, когда могу ее избавиться. Не скрывал в то же время сожаления, что должности его обширной и многосложной он исправить не в состоянии.