Читать «Эссе 1994-2008» онлайн - страница 263

Не избежала участи многих шедевров и «Афина». Лиссабон лежит на периферии интересов рембрандтоведов, сосредоточенных в Нью-Йорке, Амстердаме, Лондоне и Париже, и что там, в Португалии, подписано под картиной, интересует их не в первую очередь, но уже только самые мягкие из них публикуют Афину как Рембрандта с вопросом, а так она воспроизводится или как аноним, или как школа.

Изменилась ли Афина от этого? Она, правда, Афина весьма условно. Раньше ее называли и Александром Македонским, и Марсом, и молодым воином, и даже придумали романтическую историю, что это - идеализированный портрет Титуса, сына Рембрандта, умершего совсем юным. Действительно, персонаж отдаленно напоминает известные портреты Титуса и проникнут такой щемящей меланхолией, что его вполне можно трактовать как памятник памяти. Да и сейчас, в Эрмитаже, под названием, гласящим «Афина Паллада» сделано уточнение: «Портрет молодого человека». Ни автора, ни сюжет, ни даже пол не представляется возможным идентифицировать.

Гениальная красочная текстура остается прежней. Живопись, которая трепетно моделирует выступающую из вселенской мглы фигуру загадочной воительницы-воина, не изменилась. Аутентична ли «Афина Паллада» или нет, она была и остается и вагнеровской обреченной Брунгильдой, и пушкинским рыцарем бедным, столь восхитившем князя Мышкина. Но стоит ли она свои сто сорок миллионов, как великий Рембрандт, или всего - миллион четыреста тысяч как неизвестный школы, или, что еще унизительней, «современный Рембрандту имитатор»? И при простом подсчете советская власть не так уж много и прогадала…21.12.2005

Мышление модернизма

Коллаж. Россия. Двадцатый век

Случалось ли Вам, любезный читатель, прогуливаясь по берегу, скажем, Черного моря, вдруг наткнуться на собрание разнородных предметов и застыть в недоуменном восхищении перед глубокомыслием случайности, их собравшей воедино. Бледная голубизна прозрачного пластика с полусмытой морем надписью AQUA Mi… напоминает о нежных вздохах итальянского постмодернизма, хранящего память о латыни и Данте, прошедших горнило левого радикализма arte povera и резко контрастирует с броским примитивизмом американского поп арта, олицетворенного наглым сиянием алюминия банки из под кока-колы. Одинокая туфля, беспомощная и агрессивная, воткнувшись каблуком в спичечный коробок с изображением бодибилдера, самым обескураживающим образом вызывает в памяти Мерет Оппенхейм и всю череду великих художниц, исследовавших тонкую грань между сексуальностью женщины и тем, что делает ее объектом мужского вожделения. Раздавленные дешевые кварцевые часы, валяющиеся на клочке засохших водорослей, - воплощенная «Гармония противоположного» Тацуо Мияджимы, символ технического прогресса, потерявшего функциональность, и, тем самым наделенным свыше духовным измерением восточного мистицизма. Окурки среди одноразовых стаканчиков и тарелок, печальных знаков ежедневного ритуала, отобранных тщательно и произвольно, затягивают внутрь своей странной жизни, как ловушки Даниэля Споэрри, и заставляют вновь и вновь переосмыслить то, что привычно обозначено нашим сознанием как «действительность». Крошки яичной скорлупы внятно повествуют о гениальности Марселя Броодхарса, бестселлера художественной ярмарки в Майами и бесстрашного исследователя повседневности, осколки синего фаянса, перемешанного с белой галькой, - о гениальности Джулиана Шнабеля, великого эклектика конца века, блестяще смешавшего иконографию высокого и низкого, а обрывок газеты «Литературный Крым», со столь ностальгически узнаваемым советским дизайном первой полосы, - о гениальности Ильи Кабакова, лучшего русского художника после Рублева и Репина. И - last but not least - безрукий, безногий и безголовый пупс, взгромоздившийся на верх кучи, притягательная энигма эротики, Беллмер, Балтус, Дали, Дельво и Моримура в одном лице, точнее - теле, и Кики Смит, Луиз Буржуа, Синди Шерман, Верка Сердючка, Владик Мамышев-Монро, памятник сексуальной революции, образ тела как объекта физического наслаждения и субъекта физического отвращения, бесполый символ пола, напоминание о детских страхах и первых желаниях, мечта о детстве и знак детской беспощадности. Жертва фаллоцентризма и ужас перед кастрацией. О, да да-да, дада-даррида-далида, жизнь - это искусство, а искусство - это жизнь.