Читать «Орхидея» онлайн - страница 5

Входит князь.

Князь (спотыкается, напряженно-весело). Оперся на бамбуковую трость, Мишка, смотри, сероват – выведут.

Зорин (князю). Что значит «оперся на бамбуковую трость»?

Князь (сухо). А не знаю, право; так просто – давление на мозг.

Босницкий. У молодого джентльмена язык образный…

Князь (грубо). Говорите проще – не обижусь: мой приятель, дескать, белоподкладочник, у которого, как говорится, усы штопором, голова пробкой. (Берет графин, наливает себе, приговаривая.) Человек, коньяку! (Выпивает и уходит.)

Зорин. Хорош.

Явление 20

Входит быстро Рославлева, переодетая в другое платье.

Рославлева (Зорину). Ах! Я так, так рада!

Зорин. Рады не рады, а принимайте: от литературного фонда с благодарностью за пожертвование, – низкий поклон до земли. (Тяжело кланяется.)

Рославлева (смущенно). Не конфузьте… Я растерялась совсем. Садитесь.

Все садятся.

Зорин. Не теряйтесь, пожалуйста: ручаюсь вам, со мной это скоро пройдет… Жена говорит мне: «Ах, Саша, ты какой ужасный! К тебе приходят студенты, курсистки – никогда писателя в глаза не видали, – смотрят, как на бога, а ты, вместо того чтобы поддержать, пойдешь и пойдешь: „Да вы знаете, кто я?“ Все развенчать, никаких иллюзий, такой ужасный реализм!» Да, иллюзий никаких! В молодости, в самую патетическую минуту, когда, кажется, весь мир забыл, я в эту-то минуту и подлец, – точно черт мне из-за чужой спины пальцем тычет: и морщинка под глазом, и складка не так, и шейка грязная…

Рославлева. Александр Сергеевич Зорин (добродушно). Вот вам и Александр Сергеевич… Я ведь циник… Можно курить?

Рославлева. Пожалуйста. (Тихо Босницкому, пока Зорин достает портсигар и закуривает.) Совсем ушел?

Босницкий (так же тихо, с гримасой). Шапка здесь.

Рославлева возмущенно пожимает плечами.

Зорин (Рославлевой). Ну что же, понравились вам на юбилее наши писатели?

Рославлева. Ужасно!

Зорин. Но больше всех Беклемишев?

Рославлева. Я страшно люблю его сочинения.

Зорин (добродушно). Что-нибудь читали?

Рославлева. Я читала две его вещи. Кажется, больше и нет?

Зорин. Больше и нет.

Рославлева. Он хорошо пишет.

Зорин. Хорошо… Как что…

Рославлева. Александр Сергеевич, то, что вы пишете, с натуры или фантазия?

Зорин. И если с натуры, то кто именно, а если фантазия, то как было в натуре? (Босницкому.) Это ведь особенная женская логика: Беклемишев писатель – это что, а вот интересно, как он пишет, кого именно пишет.

Рославлева, Ох, опишет меня, Александр Сергеевич.

Зорин. Вы, женщины, ведь любите, чтобы вас описывали… Иная на все пойдет: до печати – миленький, голубчик, сделайте надпись, а потом и не кланяется.

Рославлева (лукаво). А Владислав Игнатьевич что пишет?

Зорин (иронически). Он слишком умен, чтобы писать.

Босницкий. Умнее Шекспира не напишу, а глупее… не стоит… Творчество ео ipso уже глупая сила, – с созданным вместе рождается и то, что его разрушит… То, что сегодня ново, хорошо и умно, завтра уже станет старо, никуда не годно и глупо… а всё вместе – жизнь – одна большая, всегда несостоятельная глупость. Есть нечто более тонкое: угадать, понять это глупое… А впрочем, и это ниже достоинства, потому что вас не поймут… Что до меня, я давно уже уложил свой багаж и сижу на нем в ожидании черт его знает где запоздавшего поеада… Здесь времени хватит выпить, закусить… легкий флирт устроить и уступить его другому без гнева и сожаления… Вы скажете – провинциальный шалопай?