Читать «Газета День Литературы # 96 (2004 8)» онлайн - страница 4

Есть ли вообще сегодня свое лицо у России? Кто, собственно, символизирует это государство: брутальный чиновник, клерк у компьютера, или, может быть, лояльный к властям священник с кадилом? Недавно нам объявили, что все мы хотим жить в единой России. Значит ли это, что у страны будет теперь какое-то одно лицо — скажем, того же брутального чиновника, или сохранится существовавшее до сих пор постмодернистское разнообразие типов — реальность, в которой одновременно присутствуют люди различных эпох, культурных дискурсов и стилей?

Идеологическая задача власти вполне очевидна. Новейшая трактовка русской истории объединяет национальных героев по принципу их личного соответствия государственным интересам. В результате в одной галерее могут оказаться Александр Суворов, Петр Столыпин, Валерий Чкалов, конструктор Калашников и футболист Яшин. Никогда не окажутся в этой галерее Степан разин, Емельян Пугачев, декабристы, Николай Чернышевский, Владимир Ленин...

В отличие от советского пантеона, формировавшегося на основании заслуг того или иного персонажа перед народом, нынешняя витрина героев состоит только из тех, кто отличился перед государством. Политтехнологи называют такой порядок "просвещенным патриотизмом". На самом же деле государство репрезентует себя обществу в качестве единственного настоящего субъекта истории. Меняется социальный строй, меняются люди — неизменным остается лишь государство. Национальная культура в этой перспективе отождествляется с архитектурными памятниками, мемориальными досками, нескончаемой чередой юбилеев живых и почивших заслуженных деятелей, но никак не с авангардным творческим прорывом и поиском.

Существует точка зрения, согласно которой эстетический консерватизм нынешней власти унаследован от советской эпохи. Это верно только отчасти. Начиная с 50-х или даже 60-х годов советская система действительно становится крайне консервативной. Однако совершенно неверно связывать этот консерватизм с реакцией КПСС на последствия хрущевской "оттепели". Тем более ошибочно видеть причину развития консервативных тенденций в сталинизме. Вопреки либеральным и патриотическим штампам, реакционность поздней советской власти была прямым следствием освобождения бюрократии от той инструментальной роли, которая отводилась ей в сталинском проекте. Чтобы кратко охарактеризовать этот проект, процитирую свою же статью "Сталин": "В основе большевистской философии и политики лежала техноморфная модель бытия, перенесенная в соответствии с традицией модерна на человеческое общество. Эта модель предполагает функциональный подход к индивидууму и требует его радикальной переработки в случае несоответствия той или иной системе отношений. В данном аспекте модерн не слишком далек от традиционализма, также отводящего субъекту только инструментальную роль. Для четкой регламентации человеческих функций любое модернистское общество нуждается в идеологии и защищающем официальное мнение репрессивном аппарате. Поскольку функциональная модель ориентирована на бесконечное совершенствование, все революции, порожденные модерном, закономерно стремились создать более передовую структуру управления массами. Большевистская революция достигла в создании такой структуры наибольших успехов, в первую очередь, благодаря Сталину. Партия и вождь как носители непререкаемой истины стали мощнейшим мобилизационным мифом, в течение нескольких десятилетий удерживавшим на исторической арене огромное количество пассионариев. При этом сталинское правление, в отличие от современной глобалистской диктатуры, не было "элитарным". Несмотря на культ верховной власти, ценностные ориентиры советского руководства совпадали с моральными установками большинства населения.