Читать «Избранное : Феноменология австрийской культуры» онлайн - страница 210

Печатается по изданию: Литературное обозрение. М., 1983. № 2. С. 66–69.

Рецензия на состав избранных произведений Германа Броха

Нет никакого сомнения в том, что всякому рецензенту, перед которым лежит план предполагаемого издания «избранного» Германа Броха на русском языке, первым делом захочется приветствовать такое начинание. Такие слова в этом случае перестают быть формальной фразой, выражающей «просто» почтительное и «теплое» отношение рецензента к изданию, а значит много больше и должны пониматься буквально и со всем вложенным в них пафосом.

Действительно: у Германа Броха на русской почве — несчастная, фатальная судьба. Ведь он по сути дела никогда не издавался по-русски, если не считать 2–3 переведенных в разное время рассказов, да сборника рассказов, выходящего в этом году в Ленинграде. Эта «непереведенность» Броха на русский язык и недоступность, даже неизвестность его широкому читателю у нас, совершенно непростительное, ничем не оправданное упущение.

Такая ситуация тем более необъяснима, что Брох — писатель большой, что в литературе XX века он занимает прочное и почетное место и тем более очевидно его значение в рамках австрийской литературы. Говоря о том, что Брох большой писатель, я отнюдь не имею в виду какую-либо «табель о рангах», но честно, прежде всего, совершенно очевидно выдающееся его значение в рамках австрийской национальной литературы. То обстоятельство, что Брох стал весьма известен в США и в западных странах (западнее Австрии) дело случая, это, скорее, связано с обстоятельствами его жизни, с моментом внешним. А то, что вместе с Кафкой, Додерером, Музилем Брох относится к числу совсем немногочисленных австрийских писателей — романистов выдающегося значения, — это несомненный факт. Броха безусловно следует понимать да только и можно понять — в его австрийской традиции, с самым пристальным вниманием как к константам его стиля, духовного облика, мировоззрения, так и к нововведениям, которые, на мой взгляд, не выходят за рамки типичного для Австрии развития, некоторого общего отношения к миру, способа видения и т. д. Для всей этой традиции на протяжении XIX–XX веков характерно, между прочим, проникновение в романное повествование рефлексии, которая может и «откалываться» от повествования, превращаясь в особый момент, и тогда это более или менее привычно для читателя романов XX века (Т.Манн!), но может и глубоко проникать в ткань повествования, может быть попросту ближе к вещам, проникать, так сказать, в отдельный непосредственный «акт видения», тесно связываться с очень конкретно переданными вещами и событиями. Это — лишь одно обстоятельство из числа тех, которые очень часто затрудняют чтение австрийских литературных работ настоящего качества за пределами самой Австрии, — читатель затрудняется либо путается в выборе нужной «точки зрения», характер изложения сбивает его с толку, он находится где-то между «собственно» повествованием и эссе или «трактатом», — и всегда очень нужно, чтобы автор предисловия конкретно показал читателям, как следует читать, воспринимать, понимать такое произведение литературы, причем тут не может быть общих рецептов, но должно быть именно соотнесение с традицией и на ее так или иначе фиксированном поле вычленение специфических новых черт. Кафка, прочитанный так, я в этом уверен, — писатель отнюдь не «вредоносный», но в самом лучшем смысле слова значительно позитивный, притом безусловно и «кризисный» — до болезненности чуткий к кризисам своего времени и откликающийся на них как всякий большой писатель, углубившийся в кризис своего общества и притом склонный, как Кафка, воспринимать ситуацию как вечную и безысходную (между прочим, не без влияния традиции, ее постижения истории!). То же можно сказать и о Брохе — хотя этот писатель куда более уравновешенный и, я бы сказал, по временам гармоничный. Всех этих очень разных австрийских писателей сближает между собой отношение к отдельной вещи, своеобразный «вещизм» мышления и видения, определяющий в их творчестве конкретную детальность, но также и быстрое восхождение от вещи к смыслу, к символу и т. д. В этой австрийской глубоко укорененной в мышление, в сам способ чувствования, ощущения, «вещной» традиции сам окружающий мир получает совершенно иное истолкование — непривычное для «иностранного» читателя: этот мир как бы сильнее расколот, разобщен, но он и теснее связан со смыслом и со всякими «последними вопросами» жизни. Это — так даже у такого молодого писателя, как Хандке: за всякой мелочью сейчас же и вдруг встают огромные вопросы (конечно, иной раз и не встает ничего! — в случае неудач). Итак, я бы сказал, что издание Броха это 1) дело восстановления справедливости в отношении этого писателя и всей его национальной австрийской традиции; 2) это дело чести для издательства и, наконец, 3) это вопрос о правильном ориентировании читателя, что касается и верного понимания ценности Броха (чтобы он не растворился среди тысяч переводимых у нас авторов) и верного направления его чтения (чтобы он не остался неверно понятым, вовсе непонятым, либо пищей для снобов).