Читать «Золотые миры (Избранное)» онлайн - страница 206

Будучи по природе крайне впечатлительной девочкой, Ирина внимательно присматривалась ко всему, что происходило, вслушивалась в разговоры старших, которые велись при ней, не стесняясь, разделяла настроение, гражданские чувства. Теперь патриотические мотивы сменили детские созерцательные стихи. Налет безнадежной обреченности тяжелым грузом лег на ее творчество, сказываясь часто в риторике. Вот несколько примеров.

РАБЫ

Вот по большой наезженной дороге

Идут усталые, голодные рабы.

В пыли босые утопают ноги,

Там стон стоит, их цепи тяжелы.

Там много, много их, работой изнуренных,

За ними их шагают палачи,

И их, рабов несчастных и голодных,

Не пощадят жестокие бичи.

Они идут, и силы истощились,

И сели все под сению лесов,

И низко бритые их головы склонились,

Но бич заставил встать измученных рабов.

Опять они идут, опять едва ступают

На пыль дороги слабою ногой,

Рукой свои же цепи поднимают,

И мы рабы перед своей судьбой.

7. III.1919

— k-k-k

О, кто с ипподрома дерзнет говорить

О славе и чести России,

О, кто ее раны возьмется лечить,

Кровавые, горькие, злые!

Кто скажет: «Мы братья родимой страны,

Так дайте же, братья, мне руки,

Идемте на битву, страдальцы-сыны,

Потерпим лишенья и муки.

Погибнем же, братья, в кровавом бою,

В бою за любовь и за славу,

Довольно врагам в нашем древнем краю

Чинить свои суд и расправу.

Восстаньте же, братья, смелее вперед,

Спасем нашу землю родную,

Отыщем в потемках заблудший народ,

Откроем всю правду святую!

Мы — гений, мы — слава отчизны родной,

Изгоним навеки обманы!

Но, братья, на сердце России святой

Залечим ли горькие раны?

13. V. 1919

В тринадцать лет она уже упорно заявляет:

Песни безрассудные, ласковые, нежные,

Я ловлю в лобзании ночи голубой,

Грезы отуманены, страстные, мятежные,

Что ж меня покинули вы ночной порой?

Где ты, юность смелая, полная желания,

Полная безумного, страстного огня,

Где вы, мои радости, вера, упование,

Для чего вы, милые, бросили меня?

Ночь прекрасна лунная, тишина заветная,

Тихо небо шепчется с грешною землей,

И слилось в объятиях с нашей жизнью бедною,

И святой, неведомый, воцарил покой.

Что ж, душа разбитая, ты трепещешь, милая,

Ночи убаюканной отравляя след?

Жизнь тебе наскучила, глупая, постыдная,

Прошлое погублено, будущего нет.

21. Х.1919

Ирина мечтает о мести, о подвигах, о жертве, начинает мечтательно по-детски любить Колчака, потому что чувствует к этому лицу обращение всеобщих чаяний, как к некоему далекому сказочному персонажу, призванному дать жизненной сказке счастливый конец.

Школьная жизнь Ирины в это время тоже претерпела существенные изменения. За всеми заботами и разрухами я уже стал замечать, что ее прежние успехи в гимназии Покровской стали слабеть. Привыкшая сравнительно легко заниматься и встречать высокую оценку со стороны преподавателей, она сама была глубоко задета собственной слабостью. Помимо общей запущенности по урокам, одно обстоятельство начало охлаждать ее прежнюю любовь к этой гимназии. Вознесенская гимназия (немецкая) закрылась и была преобразована в гимназию «Общества родителей и учителей» (такие организации были не новостью в Харькове), и директором ее сделался проф. И.И.Гливенко. В этой же гимназии стала учиться и Таня, подруга Ирины. Так как мы были близки (даже территориально) с семьей Гливенко, то очень понятно, что Ирине захотелось учиться в той же гимназии, где, между прочим, предполагалось, будет работать и моя жена по окончанию Высших женских курсов. Я решил не препятствовать этому желанию Ирины и взять ее (не без сожаления) из гимназии Покровской, тем более как педагог знал, что в некоторых случаях перемена гимназической обстановки необходима. Все эти жизненные неполадки будоражили впечатлительную душу девочки, у которой ломалось детство. Она стала, что называется, много «воображать», поверять своему дневнику тайны своей, конечно, «никем не понимаемой жизни», она уже и стихов писала меньше, потому что их тематика становится однообразной. Отсюда, разумеется, и некоторые размолвки со своей любимой подругой. Ее последнее стихотворение, записанное мною в ее тетрадь в Харькове, посвященное Тане, носит печать какой-то затаенной обиды.