Читать «Херцбрудер» онлайн - страница 69

УБЛЮДОК

Я, кажется, извела мужа. Он теперь при смерти. Лекарь сказал наверное, что он будет жив еще не более недели. Я извела... Как это — я извела? Будто так легко извести... Будто один человек может извести другого...

Я не могу решить — от безразличия, от скуки ли, или от скудости душевной я перестала его ненавидеть.

И что это? Зависть или ревность?.. Он все время спит. А меня мучит бессонница. Но я привыкла к ней — и к себе, и ко всему. Как это было прежде? Я пережидала его сон, сидя у постели и, если меня вовремя не уводили от него, то я сама делалась больна. Странное оцепенение овладевало мною — я не могла ни думать, ни читать, ни заняться работою... Бодрствование и ожидание... Боже, как и за какие заслуги получает человек право на осмысленное одиночество?.. Чужой сон — как это мучительно... У всякого ничтожества свой сон и своя смерть. И вот он уже почти мертв. И кто же? — он! Человек пустой и никчемный, презренный и презираемый... Он! Он оказался зачем-то нужен Богу, и вот Бог забирает его от меня, а я ничего не понимаю и не чувствую — и ничего не умею прочесть в его тускнеющих, зарастающих мохом, а чаще — закрытых глазах... Он теперь вправе не глядеть на меня, потому что это мое "ничто", "ничего" называется у Бога душою. Какая нелепость! Он умирает — мне нет места или названия ни в его смерти, ни даже в его постели...

Я подошла к зеркалу близко-близко и, дохнув на стекло, отступила. Вот — такие у него глаза...

Влажное пятно от моего дыхания на стекле стало маленьким и исчезло.

Своею худобой я похожа на насекомое. Безжизненная, словно старушечья, кожа на руках — как линялые перчатки. Щеки — будто прикушены изнутри зубами. Волосы производят впечатление густых только потому, что они жесткие и немного вьются. Я к тому же всегда в некотором раздражении от сухого шелеста собственной кожи. И волосы шелестят, как листья на ветру. И ногти крошатся. А ресницы — ломаются, и оттого они — как стриженные или сожженные — с тупыми толстыми кончиками. Глаза у меня большие, но скверной формы.

Я взяла свечу и прошла к мужу.

Вот он. Он спит или без памяти — теперь это уже не имеет значения. Я привыкла.

Жилка у меня на лбу забилась от избытка крови...

Между нами — странная связь. Странная... Я чувствую, что его отравленная болезнью, чрезмерно густая кровь, не находя себе довольно места в узких перепутанных сосудах этого тщедушного, как у голодного ребенка, тела, переливается в мои, сухие и ломкие, и змеей ползет по ним, оставляя слизистый след на стенках.

Он спит. Старая кормилица, приставленная сиделкой к умирающему, тоже заснула — прямо здесь, неловко устроившись в кресле. Башмаки она сняла, и ноги ее в грубых, собравшихся в складки у щиколоток, чулках несколько видны из-под юбки. Я поморщилась, но тревожить ее не стала.

Меня никто не видит. Я одна. Приблизившись к мужниной постели, я отогнула край одеяла. Его обнажившаяся рука вздрогнула и сжалась от прикосновения свежего воздуха. Я села на постель и положила на свои колени слабо напрягшуюся, напоминающую притворившегося мертвым зверька, руку. Мне подумалось — ее можно баюкать, как младенца. Я провела пальцем по горячей коже — мышцы под нею напряглись заметно сильнее, напряглось и все тело, грудь чуть приподнялась, а лицо спящего покраснело. Ха... А если кольнуть эту руку острым ногтем — она задергается, как оторванная лягушачья лапка.